В тот же вечер пожилая женщина пришла к Шамилю и после долгой беседы с глазу на глаз вернулась. Ее глаза были красны от слез. Можно только гадать, что произошло между Шамилем и его матерью. Вот что сделал Шамиль.

Хорошо зная, что смерть или наказание четырех депутатов от чеченского народа, скорее всего, подтолкнуло бы этот народ в объятия России, он предал желание чеченцев гласности и объявил о своем намерении удалиться для поста и молитвы, пока сам пророк не снизойдет до него и не выразит свою волю. Он заперся в мечети, вокруг которой по его приказу собрались мюриды и жители Дарго, чтобы их молитвы соединялись с молитвой Шамиля. Три дня и три ночи двери мечети оставались закрытыми, а толпа, собравшаяся у мечети, измученная молитвой и постом и доведенная до крайней степени религиозного пыла, тщетно ожидала появления имама. Наконец внутри здания послышалось какое-то движение: по толпе пробежала волна нетерпения; дверь медленно открылась, и на пороге появился Шамиль – бледный, измученный, с красными глазами, как будто после долгих рыданий. В сопровождении двух мюридов он молча взошел на крышу мечети, и по его приказу туда привели его мать, закутанную в белую шаль. В сопровождении двух мулл, медленными неуверенными шагами она приблизилась к сыну, который несколько минут молча смотрел на нее. Затем, подняв глаза к небу, он воскликнул: «О великий пророк Мухаммед! Священны и неизменны твои приказы! Пусть твой справедливый приговор исполнится, как пример всем истинным верующим!»

Затем, обращаясь к своим людям, он объяснил, что чеченцы, забыв о своей клятве, решили покориться гяуру и прислали сюда представителей, которые, не осмеливаясь обратиться прямо к нему, стали действовать через его мать, надеясь на ее вмешательство.

«Ее настойчивость и моя безграничная преданность ей заставили меня обратиться к Мухаммеду и узнать его волю. И вот здесь, в вашем присутствии, я провел три дня в постах и молитвах и, наконец, получил ответ на свой вопрос. Но его ответ привел меня в смятение, как раскат грома. Аллах повелевает мне наказать ста ударами человека, который первый передал мне позорное намерение чеченцев, и этот человек – моя мать!»

Затем по приказу имама мюриды сорвали с несчастной женщины белую шаль, схватили ее и начали избивать скрученной жгутом веревкой. Толпа содрогнулась от ужаса и восхищения. Однако после пятого удара жертва потеряла сознание, и Шамиль остановил руку палачей и бросился к ногам матери. Сцена была столь трогательной, что можно представить себе состояние зрителей. Со слезами и стенаниями они умоляли Шамиля пощадить их благодетельницу, и Шамиль, поднявшись уже без следа от своих прошлых эмоций, еще раз поднял глаза к небесам, торжественным голосом воскликнул: «Нет другого Бога, кроме нашего, а Мухаммед – пророк его! О жители рая, вы услышали мои молитвы и позволили мне принять на себя остальные удары, причитающиеся моей несчастной матери. Я с радостью принимаю эти удары, как бесценное свидетельство вашей доброты!» И с улыбкой на устах он снял свои красные одежды и бешмет, передал двум мюридам толстые нагайки и, заверив, что собственной рукой убьет того, что будет пренебрегать волей пророка, молча, не показывая своих страданий, принял 95 оставшихся ударов. Затем, надев на себя свои одежды и спустившись с крыши мечети, Шамиль пошел в толпу и спросил: «Где те негодяи, ради которых моя мать претерпела столь унизительное наказание?» Дрожащих депутатов немедленно вытолкнули вперед и бросили к его ногам, никто в их судьбе уже не сомневался. Однако, ко всеобщему изумлению, вместо наказания и гнева, которых все ожидали, Шамиль обратился к ним со следующими словами: «Возвращайтесь к своему народу и в ответ на их глупые требования расскажите все, что вы видели и слышали!»

Невозможно сказать, до какой степени все это было подготовлено заранее и до какой степени сам имам верил в «откровения» свыше. Русские считали это хорошо разыгранной комедией. Однако хотя все указывает на то, что все это было заранее спланировано с целью произвести впечатление на толпу, центральный эпизод этой сцены столь характерен для Шамиля, что зритель вполне мог поверить в искренность происходящего. И безусловно, вся сцена должна была внушить этим суеверным людям веру в священную природу их лидера и святость их общего дела. Мы также не должны забывать, что однажды он уже был подвергнут публичному наказанию после того, как подверг ему же Казн-Муллу, что его предшественник Хамзад также приговорил себя к заточению и порке.

Когда читаешь приказы императора Николая своему главнокомандующему войсками на Кавказе генералу Нейдгардту в свете последующих событий, в них видишь некоторый пафос. Его гордость была глубоко уязвлена событиями прошедших месяцев, и в своем дворце в Санкт-Петербурге он, казалось, был не способен в полной степени оценить трудности, с которыми пришлось столкнуться его генералам. Для него Шамиль был всего лишь атаманом шайки разбойников, и тем более раздражающими были его успехи. В письме к Нейдгардту он приказал генералу отправиться в горы и «разбить банды Шамиля, уничтожить его военные институты, завладеть самыми важными опорными пунктами в горах и укрепить их и уже имеющиеся форты». Для этой цели он приказал немедленно укрепить армию на Кавказе 25 батальонами, 4 казачьими полками и 40 орудиями – из России. Помимо этого, он повелел укрепить армию 22 000 уже выслуживших свой срок солдат и хорошо обученных рекрутов. «Что касается вашего плана действий, то военный министр даст вам соответствующие инструкции; они разъяснят вам мою позицию и силы, которые будут выделены вам для достижения целей. Вы можете принять эту позицию целиком или частично, но помня, что: 1) от этих огромных средств я хочу получить соответствующий результат; 2) операции должны быть решительными и целенаправленными; 3) я не намереваюсь оставлять на Кавказе посланное вам подкрепление дольше декабря 1844 года».

В 1832 году император указывал на преимущество натравливания соседних племен на чеченцев, обещая им всю добычу, которую они могут захватить во время своих набегов. По его мнению, это могло бы посеять ненависть между ними и не допустить их объединения в борьбе против России. По этому же принципу он указал Нейдгардту на политические средства решения проблемы, «суть которых заключается в переманивании на нашу сторону, не жалея на это средств, сторонников Шамиля, особенно его бывшего учителя (и тестя) Джамалуддина, кадиса Акуши и Цудахара, и Кибит-Магомы из Тилитля; а также в том, чтобы посеять раздор между ближайшими сподвижниками имама, и, наконец, в умиротворении уже покоренных племен». Переговоры с вождями племен были доверены Аргутинскому-Долгорукову; в целом горцы, по мнению императора, должны быть потрясены появлением в Дагестане и Чечне армий более многочисленных, чем когда-либо. Помимо этого, должны были распространяться прокламации, в которых говорилось бы, что Россия ничего не будет предпринимать против религии, собственности и обычаев местных жителей и что единственная цель русских – «наказать Шамиля и приверженцев этого обманщика».

Успехи Шамиля в 1843 году не ограничивались исключительно военными операциями. Восстали Кайтаго и Табасаран, районы, расположенные на горных склонах, выходящих на Каспий. К юго-западу антирусское движение охватило Кази-Кумух, распространилось на Главный хребет – на общины Дарго и соседние мусульманские провинции. К северу начали проявлять недовольство даже мирные и всегда лояльные к русским кумыки, а воинственная Кабарда к западу от Владикавказа и вовсе была настроена очень решительно.