— А дальше?

— Потом наши пути разошлись. Моя семья оказалась в Мюнхене вместе со многими русскими, вывезенными из России на работы. Все они искали временного пристанища. Мы за них хлопотали перед американцами, и нам выделили дом, где мы устроили русскую гимназию. Мастерскую, типографию… И вот уже оттуда, когда эмиграционные службы рассуропивали бездомных по странам, мы попали в Америку, в Нью-Йорк. Там у меня был приход, прихожане».

В книге А. Киселёва можно отметить три весьма любопытных эпизода.

Эпизод первый: «Моя священническая миссия заключалась в проникновении в «остовские» общежития и лагеря для военнопленных.

Дело это сочетало в себе самое радостное и самое горькое. Горькое — от бессилия помочь, от скорби видеть, как вымирали, как мучились, сколько скорби переносили люди… радостное, как пасхальное ликование, от встречи с такой высотой духа, терпения, такой веры, о шторой до того только читал в Евангелии…

Попадать в такие лагеря было очень трудно. Без разрешения от соответствующего отдела политической полиции туда вход был закрыт. Хождение в это учреждение было не безопасным делом, но мой настоятель (архимандрит Иоанн Шаховской) усердно меня туда посылал, ободрял, хотя называл это «хождением в львиную пасть». Был у меня такой случай. Я узнал, что в лагере сидит мой однокурсник по семинарии о. Дионисий Ильин. Понёс в это учреждение ему «передачу» (пищевую посылку). Её приняли, хотя и уверяли, что он ни в чём не нуждается. Когда же я принёс вторичную передачу, то мне сказали, что если я и теперь не поверю, что у него всего достаточно и принесу ещё одну передачу, то им не останется ничего другого, как послать меня туда, чтобы я лично убедился в правоте их слов. Признаюсь, третьей передачи я не понёс…»

Эпизод второй: «В Нюрнберге мне довелось иметь дело с неким офицером СС, заведовавшим всем районом, который содействовал мне и даже дал возможность устроить курс для группы православных проповедников в остовских лагерях. По моему выбору, из разных лагерей в Нюрнберге была собрана группа благочестивых православных людей, с которыми я провёл целую неделю, готовя их к будущей деятельности. Может быть, из этого начинания могло выйти дело значительной духовной помощи нашим «остовцам», но всё пошло прахом и вот почему. На Нюрнберг был произведён большой воздушный налёт. В одном из лагерей были убитые. Чтобы показать добросердечие немцев на фоне жестокости врагов, было дано разрешение желающим вместе со мной сопровождать гробы убитых на кладбище. Но произошло неожиданное — вышел весь лагерь. Тысячи людей, плачущих и поющих «Святый Боже», остановили движение… В результате этого «моего» эсэсовца куда-то убрали, а я был подвергнут долгому допросу, не было ли во всём этом злого умысла».

Эпизод третий: «Моё отношение к ген. Власову было известно среди берлинской русской эмиграции и ко мне не раз обращались с вопросом и даже с укором, как могу я, священник, идти вместе с бывшим коммунистом и, наверное, безбожником. Чтобы иметь возможность в моих ответах основываться не только на моих домыслах и впечатлениях, я решил поехать к ген. Власову и услышать непосредственно от него самого ответ о его христианской вере.

Вот я у него.

— Андрей Андреевич, я приехал, чтобы спросить вас прямо — верующий ли вы человек?

Чем-то меня угощавший радушный хозяин, чуть растягивая слова, басит:

— Да как же можно без веры, отец Александр? Без веры ни одно дело не спорится.

— Я не о вере в дело спрашиваю, а о вере в Бога, Господа Иисуса Христа, спрашиваю.

Власов ставит на стол коробку с галетами и на мгновение останавливает свой серьёзный взгляд на моём лице. Я жду с замиранием сердца. Отчеканивая слова, Андрей Андреевич говорит:

— Да. Я верую, в Господа Иисуса Христа, отец Александр.

Мгновение и он и я молчим. Но вот опять тот же, чуть растягивающий слова, голос:

— Да что же вы, право, ничего не берёте! Может чайку выпьем? Подождите, у меня есть чем вас угостить! — Он идёт к граммофону и ставит пластинку пасхальных песнопений.

Этот разговор с покойным Андреем Андреевичем остался в моей памяти светлым и радостным на всю мою жизнь.

Но каждое человеческое слово в конечном итоге проверяется только делом.

Такой проверкою слов ген. Власова были вскоре наступившие, страстные дни для него и для всего Движения».

Что ж, духовник предателя Власова и единственный человек для Алексия II, с кем он разговаривал на «ты», выступая на съезде «Комитета Освобождения народов России» 18 ноября 1944 года, в своей речи сказал: «У кого из нас не болит сердце при мысли, что святое дело спасения Родины связано с необходимостью братоубийственной войны — ужасного дела…»

Призывая поддержать Германию, его завершающие слова прозвучали ещё более страшно: «ВОЙНА ЕСТЬ ЗЛО, НО ОНА БЫВАЕТ ЗЛОМ НАИМЕНЬШИМ И ДАЖЕ БЛАГИМ».

И это сказал православный священник!

Не к нему ли, Александру Киселёву, относятся гневные слова из обращения «Осуждение изменников Вере и Отечеству», подписанного митрополитом Московским и Коломенским Сергием, митрополитом Ленинградским Алексием, митрополитом Киевским и Галицким Николаем… в котором было сказано: «Иудино предательство никогда не перестанет быть иудиным предательством. Святая Православная церковь, как русская, так и восточная, уже вынесла своё осуждение изменникам христианскому делу и предателям Церкви. И мы сегодня, собравшиеся во имя Отца, Сына и Святаго Духа, подтверждаем это осуждение и постановляем: всякий виновный в измене общецерковному делу и перешедший на сторону фашизма как противник Креста Господня да числится отлученным, а епископ или клирик — лишённым сана».

8

Из воспоминаний Д. И. Гранина, лауреата Государственной премии, Героя Социалистического Труда, участника Великой Отечественной войны: «Аркадия Крутикова, тяжело раненного, привезли в распредгоспиталь. Он тоща, в 1942 году, помещался в Александро-Невской лавре. Положили на каталку, повезли. Коридор. Длинный. Своды расписаны — небеса, парят ангелы, лики святых — вся эта картина движется над ним. Открывает таза, закрывает, забытьё проходит, наплывает, он понимает, что уже на том свете. Везут, видно, в чистилище. Наверное, не везут, он туда плывёт. Кладут на операционный стол. Усыпили. Пришёл в себя в палате. Никак не мог понять, что с ним было. Жизнь после смерти? Не иначе как загробный мир повидал. Рассказал об этом в палате. Постепенно утвердился, уверовал, что побывал на том свете. Его расспрашивали, журналисты записывали.

Однажды, спустя много лет, он приехал в лавру, там помещался НИИ. Ожидая приёма у начальства, ходил по коридору, курил. Увидел роспись. Что-то знакомое. И вдруг вспомнил. Сообразил, как всё было. Стало смешно, стыдно и жаль, словно лишился чего-то».

1

15 мая 1944 года умер патриарх Сергий, а 19 мая 1944 года Местоблюститель Патриаршего Престола митрополит Ленинградский Алексий писал И. В. Сталину: