что мог бы сопротивляться солдатам; вполне возможно, что мог бы даже убить азотом их обоих. Но я не мог заставить себя сделать это.

— Очень похвально. Ко времени твоего второго ареста Потто уже был там?

— Да.

— И он скоро узнал, кто вы такие.

— Я сказал ему, — признался Шелк. — То есть он спросил мое имя, и я его назвал. И сделал бы это опять. Я — лояльный гражданин, как я неоднократно уверял его.

— Хотел бы я знать, может ли мертвый человек быть лояльным. Но это, скорее, в твоей компетенции. Однако мне интересно, каким образом ты сумел убежать в первый раз, да еще вместе с женщиной. И не забудь рассказать, как это согласуется с твоей лояльностью.

— Меня ждало очень важное дело, — сказал Шелк. — И сейчас я бы не хотел вдаваться в детали; я убежал, когда представилась возможность, но я не сделал ничего плохого, так что у меня есть великолепное моральное оправдание.

— А сейчас, оно у тебя есть? Разве ты не преступник, приговоренный к смерти?

— Нет. Сейчас моя совесть не совсем чиста, но самое плохое — я подвел Внешнего. Если бы я мог каким-то образом убежать — хотя, кажется, это совершенно невероятно, — вполне возможно, что я мог бы добиться успеха, несмотря ни на что.

— То есть ты хотел бы убежать, если бы мы смогли?

— Из железной комнаты с запертой дверью? — Пальцы Шелка пробежали по взлохмаченной гриве соломенных волос. — Как ты предлагаешь сделать это, доктор?

— Нас не могут держать здесь вечно. Хочешь попробовать?

— Да, конечно.

— Тогда перезаряди повязку. Нам придется бежать, и, надеюсь, мы сможем. Давай, ударь ею по полу.

Шелк так и сделал, стегнув стальные плиты.

— Если есть хоть малейшая возможность исполнить свой долг, я должен ею воспользоваться, и воспользуюсь. Он, безусловно, благословит тебя, как и я, за твое великодушие.

— Я бы на это не полагался, — улыбнулся Журавль и на мгновение действительно повеселел. — У тебя был микроинсульт, вот и все. Скорее всего, разорвалась крошечная вена, как результат твоих усилий во время игры. Когда это происходит в правильном месте, возникают иллюзии, довольно часто встречающийся случай. Эта область называется «область Вернике», — и он коснулся своей головы, чтобы указать место.

Глава двенадцатая

Лемур

Шелк стоял на коленях, лицом к выкрашенной в серое стене каюты, и молча молился.

«Чудотворная Молпа, не сердись на меня, ведь я всегда почитал тебя. Музыка — твоя вотчина. Неужели мне никогда не услышать ее? Молпа, вспомни мою музыкальную шкатулку, вспомни, сколько времени я проводил с ней, когда был ребенком. Сейчас она в шкафу, Молпа, и я, как только освобожусь, смажу танцоров маслом; она заработает, и я буду включать ее каждый вечер. Я обыскал все мое сознание, Молпа, чтобы найти, чем рассердил тебя. И нашел: я слишком жестоко поступил с Мукор, когда она завладела Мамелтой. Я знаю, что те, чьи мозги в беспорядке, как и те, которые выросли, но остались детьми, принадлежат тебе, Молпа, и ради тебя я буду вести себя с ней более мягко. Больше я не буду называть ее бесовкой, потому что она не такая. Я отказываюсь от своей гордости; я освобожу Мукор от Крови, если смогу, и буду обращаться с ней, как с собственным ребенком. Клянусь. Певчую птицу тебе, Молпа, если ты освободишь…»

— Ты действительно думаешь, что молитва поможет, а? — спросил Журавль.

«Певчую птицу тебе, Молпа, если ты освободишь нас.

Мрачный Тартар, не сердись на меня, ведь я всегда почитал тебя. Твоя вотчина — воровство, убийство и те грязные дела, которые делаются в темноте. Неужели мне никогда не пройти по темным улицам моего родного города? Вспомни, что я, как вор, ходил там с Гагаркой. Когда я взобрался на стену Крови, ты помог мне, и я с радостью заплатил тебе черным ягненком и черным петухом, как и клялся. Вспомни, что я принес Прощение Паса Выдре, и разреши мне украсть, о Черный Тартар, себя и доктора Журавля. Я никогда не забуду, Тартар, что воры — твои, и я — один из них. Я обыскал все мое сознание, Тартар, чтобы найти, чем рассердил тебя. И нашел: я возненавидел всем сердцем твои мрачные туннели и, снедаемый гордостью, даже не подумал, что это ты послал меня туда, что это самое подходящее место для такого, как я. Я отказываюсь от своей гордости; даже если ты опять пошлешь меня туда, я — вспомнив твои милости — постараюсь быть благодарным. Клянусь. Два десятка черных крыс тебе, Тартар, если ты освободишь нас.

Высочайший Гиеракс, не сердись на меня, ведь я всегда почитал тебя. Твоя вотчина — смерть. Неужели я никогда не буду утешать умирающих? Гиеракс, вспомни, с какой добротой я отнесся к Акантолимон, Кусту, Льну, Элодее, Нахуру, Выдре и Пони. Вспомни, как Пони благословил меня своим последним дыханием, и не забудь, что я убил птицу, которой так богохульственно дали твое имя. Если ты освободишь нас, я буду всю оставшуюся жизнь приносить прощение умирающим и хоронить мертвых. Я обыскал все мое сознание, Тартар, чтобы найти, чем я рассердил тебя. И нашел: когда…»

— Мне казалось, что такие парни, как ты, используют четки.

— Их забрал Потто, как я и сказал тебе, — печально ответил Шелк. — Он забрал все, даже мои очки.

— Я и не знал, что ты носишь очки.

«…когда я увидел тех, кто умер во сне, в который Пас погрузил их, я не подумал о том, чтобы похоронить их, и даже не помолился за них; и когда Мамелта и я нашли кости той, которая несла фонарь, я, ослепленный гордостью, взял фонарь, даже не подумав похоронить ее кости. Я отказываюсь от своей гордости и всегда буду помнить о мертвых. Клянусь. Черного козла тебе, Гиеракс, если освободишь нас.

Обворожительная Фелксиопа, не сердись на меня, ведь я всегда почитал тебя. Твоя вотчина — пророчества и магия. Неужели я никогда не буду бросать жребий в фелксдень и рассматривать внутренности жертв, чтобы охарактеризовать будущие дни? Вспомни, как много жертв я принес от имени Элодеи, от имени Гагарки и от себя в прошлый сцилладень, и что я прочитал их все, за исключением птиц. Я обыскал все мое сознание, Фелксиопа, чтобы найти, чем рассердил тебя…»

Внезапно комната погрузилась в такую тьму, в которой Шелк еще никогда не бывал, даже в заполненном пеплом туннеле, — осязаемую и удушающую тьму, без малейшей искорки или