тянется к шее Сверчка. Она спокойно стоит рядом с ним. В конце концов, они уже знакомы.

Беспокойство, которое я чувствовала в городе и по дороге домой, внезапно становится острым, жестоким страхом. Он накрывает меня с такой силой, что на мгновение я не знаю, способна ли говорить или двигаться. На столике перед Калебом лежит охотничий нож с зазубренным лезвием семи или восьми дюймов в длину. Где-то в моей голове хранится полезное знание, какие повреждения может нанести такое оружие в зависимости от места, в котором оно войдет в тело, силы удара и их количества.

Калеб крупнее меня в два раза, если не больше. Чтобы дать ему отпор, мне нужен пистолет, спрятанный под матрасом в спальне, по другую сторону от Калеба. Чтобы добраться до оружия, мне придется обойти его. Невозможно.

Словно почувствовав мои мысли, Калеб поднимается, берет нож и встает у двери в спальню. Его лицо холодное и равнодушное, словно он продумывает, а не ощущает, каждое свое движение. Парит над собой.

Моя диафрагма сжимается от страха, тело коченеет. Я искоса смотрю на Сверчка. Она умна и очень понятлива. По ее взгляду видно, она понимает — что-то неладно. Ее поза не изменилась. Она по-прежнему сидит у кофейного столика, но взгляд внимательный и настороженный. Он говорит мне, что она на посту. Что я не одна.

— Ты не против, если я зажгу огонь? — стараюсь выиграть время. — Тут холодно.

— Конечно, — скованно произносит Калеб, указывая на печку кончиком ножа. — Только без фокусов.

Его предупреждение заставляет поверить, что он правильно читает язык моего тела. Мне хочется метнуться в сторону, закричать, рискнуть всем и напасть на него. Вместо этого я приседаю у ящика с дровами, беру коробку спичек, щепки, газету.

— Чего ты хочешь? — спрашиваю я, слыша, насколько деланым звучит мой голос. — Зачем пришел?

Он едва заметно поджимает губы.

— Я думаю, Анна, мне следует задать тебе тот же вопрос.

Бросаю взгляд на нож, который он небрежно держит в руке, почти касаясь бедра. Калеб не размахивает им, не жестикулирует. Напротив, он слишком спокоен, слишком уверен, что у него все козыри. Потому что так и есть.

— Что ты имеешь в виду?

— Это ты пришла за мной. Я тебя не трогал. Я проявлял уважение. — Слова звучат странно, жарко и контурно.

Это что-то значит. Это ключ. Мое сознание работает все еще медленно и ненадежно, продырявленное страхом. Но я уже сталкивалась с подобным. Разговаривала с десятками убийц и психопатов. Проводила сложный профайлинг, писала океаны заметок по расследованиям. А еще стояла в комнате Калеба, в его лаборатории. Мне нужно как-то собрать вместе все кусочки. Исходную историю, которая движет всем. Старую и могущественную. Создающую импульс. Что он сделал и что собирается сделать. Что происходит сейчас, в этой комнате.

— Калеб, я уважаю тебя. Мы давние друзья.

— Это верно. Давние. — Он опирается о косяк двери — черный свитер и черные джинсы как удар кнутом по белой краске. — Вот только ты изменилась, Анна. Раньше ты меня понимала. По крайней мере, я так думал.

Он дает мне новую информацию. Еще один кусочек целого. Стараюсь выровнять дыхание, расслабить напряжение в руках.

— Я хочу тебя понять, Калеб. Скажи, почему Кэмерон особенная? Она же особенная, правда. Я тоже ее люблю.

Внезапно лицо Калеба багровеет. На шее проступают жилы, словно он едва сдерживается.

— Ты давно этим занимаешься, но Кэмерон не такая, как остальные. Ты держал ее у себя три недели, но не убил ее. Мне кажется, тебе вообще не хотелось причинять ей вред.

Я вижу, он прищуривается, словно я задела его за живое, — но молчит. Чиркаю спичкой, в глаза и нос бьет едкий запах серы. Тем не менее я рада этому действию и мгновениям отвлекающей завесы. Меньше всего мне хочется, чтобы он увидел, как я трясусь. Мне нельзя стать жертвой в его сознании. Оленем в свете фар. Я его друг. Он должен верить, что я принимаю его. Что знаю: он не в состоянии себя контролировать.

— Я просто пытаюсь поставить себя на твое место, Калеб. Ты думал, что можешь удержать при себе Кэмерон, потому что она сильнее всего напоминает тебе о Дженни?

— Не говори о ней, — огрызается он, чуть заметно смещает вес на носки. На нем большие черные кроссовки, и он удивительно легок на ногу, учитывая его размеры. Калеб весит около двух сотен фунтов, но двигается намного легче. Если не грациозно, то эффективно. Наверное, этому его научили в армии.

— Калеб, я скучаю по Дженни. И ты наверняка тоже.

Он не шевелится, но что-то в нем сжимается.

— Ты ее не знала.

Рядом со мной разгорается огонь, пожирает растопку и облизывает сосновые поленья, которые я сложила шалашиком. Запах горящего дерева — один из самых знакомых и успокаивающих, он глубоко вшит в мои воспоминания о Хэпе и доме. Об уюте. Но сейчас я думаю только об одном — сколько еще Калеб продержит меня живой. Не последние ли это мгновения моей жизни.

Как бы он ни нашел меня здесь — последовал ли за мной из города, следил ли за каждым моим движением дни, если не недели, — теперь он определенно хочет мести. Я что-то у него украла. Что-то драгоценное и незаменимое.

Сажусь на корточки и встречаюсь с Калебом взглядом.

— Я хотела лучше узнать Дженни. Мне всегда казалось, что в твоей сестре есть какая-то печаль. Хотела бы я, чтобы она больше разговаривала со мной… Я хотела помочь.

Я не могу сказать по выражению лица Калеба, раздражают или интересуют его мои слова, но он отходит от двери в спальню и присаживается на подлокотник дивана лицом ко мне, футах в десяти. Нож лежит на колене.

— Мы пользовались тайным языком, когда были детьми.

— Я слышала такое о близнецах. Завидую, что у тебя было кого так любить.

— Это особое. — Его правая рука подергивается, и нож подпрыгивает, будто по собственной воле. — Ты не поймешь.

— Я не сомневаюсь, что это особое чувство. Но потом кто-то забрал ее. Сделал ей больно.

Он подается вперед, взгляд мечется по мне.

— Я же сказал, ты не поймешь.

Сверчок чувствует напряжение в комнате. Она устроилась рядом с кофейным столиком, неподалеку от Калеба, но сейчас резко вскидывает голову и смотрит на меня. Я удерживаю ее взгляд, молча желая, чтобы она была рядом. Не потому, что сможет защитить меня, если Калеб решит со мной покончить, а ради тепла ее тела.

— Калеб, ты все еще злишься на свою мать? Это