Катя узнала Виолу Архипову.

– Там еще обширная переписка в почте. Весь набор, начиная с секса онлайн, – оперативник за компьютером говорил это Кате, потому что остальные все уже видели. – Последний мэйл послан за день до убийства Лопахина. Он настаивал на встрече уже не виртуально. И она согласилась.

– Хотя сейчас уже и поздно, хотя она и несовершеннолетняя, подросток, откладывать задержание до утра я не собираюсь, выдвигаемся в Электрогорск сейчас же, – полковник Гущин оглядел свою притихшую команду. – Кроме Киселева, охранника, в доме взрослых нет. Она там с сестрой. Рядом с Виолой Офелия в смертельной опасности.

На выезде из Москвы у МКАД оперативная машина попала в длиннющую пробку.

Среди горожан, стремящихся покинуть душный город, они медленно въехали, почти вплыли, как на корабле в закат. Он не был столь живописен, как вчерашний, все портили ошметки рваных облаков. Окрашенные багрянцем, они походили на окровавленную вату.

– Все, все собирается вместе, все одно к одному теперь. Она познакомилась по Интернету с Лопахиным, он соблазнился ею, нимфеткой. И она явилась к нему на дачу вечером, – полковник Гущин тщательно подбирал слова, лепил словно некую модель из свежезамешенной глины – осторожно и неторопливо, ибо «глина» еще была сырой, а модель… новая версия такой хрупкой. – Она подменила инсулин в его ручке-шприце ядом. А через несколько дней после убийства Лопахина дала яд на празднике сестрам. А сама приняла этот чертов рвотный порошок, так как во избежание подозрений ела и пила то же, что и они.

Начинало быстро темнеть. Закат умирал над полями, над лесом, над крышами домов придорожного поселка.

Пробка впереди потихоньку рассасывалась.

– Федор Матвеевич, но зачем ей убивать сестер? – Катя в эту минуту меньше всего желала спорить и противоречить, но она ничего не могла поделать с собой. – Какой мотив? Ведь даже в том деле пятьдесят пятого года мы отыскали мотив, а тут с Виолой… я его не вижу.

– Младшая сестра – вот тебе и мотив, младшая сестра – злыдня. Они могли ею помыкать, мы же знаем об их отношениях между собой в семье только со слов Офелии. А потом ты же сама говорила – Виола влюблена в охранника Киселева, а тот любит ее мать. Злость, ревность…

– Но она же не матери подсыпала яд на празднике.

– Все сходится на ней – знакомство с Лопахиным, данные экспертизы ДНК с конфетных оберток. Одну я поднял на даче, в доме, а вторую она на моих глазах во дворе больницы швырнула мимо урны. И я поднял, эти конфеты в продаже в Электрогорске, и экспертиза выявила наличие на обертке следов ДНК, схожей с образцами ДНК ее сестры Гертруды. Родственная связь. У подростков всегда потные руки, особенно тогда, когда они готовятся убить. Ты же хотела найти отравительницу. Вот мы ее и нашли. А то, что ей всего четырнадцать… да ты видела, что она перед камерой перед Лопахиным вытворяла? Где разврат, там и злоба, коварство. И самое главное – эта самая ипекакуана, рвотное снадобье. Это же антидот, как ты не понимаешь. Она дала яд сестрам, а сама из осторожности приняла антидот!

– Федор Матвеевич, я понимаю, и во многом вы правы. Но все равно…

– Что, что еще тебя не устраивает?!

– Что-то не сходится, я не знаю, но что-то не так.

Темная стена леса вставала по обеим сторонам шоссе. Огни, огни фонарей, слепящие фары встречных машин.

– Если тут свернем, не застрянем на перекрестке у светофора возле Баковки, сэкономим минут десять, – объявил водитель Гущина.

Не застрянем на том самом месте, где майор-педофил умер в своей машине…

– Только тогда придется через промзону, через территорию завода. Мимо старых цехов в районе Сороковки.

Они свернули, проехали несколько километров, миновали атвозаправку и снова свернули. И очутились на заброшенном железнодорожном переезде.

В свете фар справа мелькнули развалины: кирпичные стены, черные провалы огромных окон. Здание, открытое всем ветрам и дождям, лишенное крыши, походило на декорации к фильмам ужасов – ржавые балки выпирали наружу, все заросло крапивой и бурьяном, все обратилось в пыль и прах давным-давно, став прибежищем крыс и бродячих собак, сов и нетопырей.

– Бывший гальванический цех, – сказал Гущин. – Это здесь ты так рвалась побывать? Вот, гляди, что от него осталось. Ничего.

Оперативная машина (они поклясться были готовы, что шофер и не собирался останавливаться тут)… внезапно заглохла.

В открытые окна вплыла ночь и голоса ночи. И все это длилось доли секунды. Потом мотор снова заурчал, словно опомнился, и они рванули с места.

Миновали промзону на большой скорости, въехали в поселок и…

В эту минуту в Электрогорске погас свет.

Впоследствии мэр Журчалов объявил горожанам о досадной аварии на местной подстанции и даже наутро собрал совещание с участием представителей энергокомпании.

Но в эту ночь, как враг, как захватчик, в город вошла темнота.

Ехать на задержание в полной темноте…

– Смотри на дорогу, осторожнее! Черт, и сотовый вырубился. И навигатор!

Ни зги… словно их сбросили в черную бездонную яму…

Особняк за высоким забором, в который они уже приезжали, вырос перед ними как сказочный замок.

Ни огонька в окнах.

Автоматические ворота открыты – нет тока, все настежь.

В темном саду лишь ветер ночной гуляет.

Полковник Гущин поднялся на крыльцо.

– Есть кто дома? Полиция!

Дверь входная открыта.

Так темно там, внутри…

– Фонарь найди в багажнике, – крикнул Гущин Кате.

Та достала фонарь.

– Где опергруппа? Почему сюда не едут, не понимаю, должны быть уже здесь.

Как выяснилось потом, вторая оперативная машина, выехавшая из Главка, в темноте, накрывшей город, свернула не на ту улицу и, проскочив промзону, снова выехала на федеральную трассу – как слепой жук на свет фонарей.

– Эй, есть кто дома? Это полиция!

Они стояли посреди пустого темного холла. Тишина в доме. Гущин, забрав у Кати фонарь, медленно прошел к двери – толкнул ее: длинный коридор.

Почти ощупью они двинулись на кухню.

Пятно света от фонарика ползало по стенам – модные обои, картины.

Зеркало поймало свет и отразило. Кате отчего-то не хотелось смотреть туда, в зеркало, внутрь него в этой темноте.

– На кухне никого, – Гущин медленно продвигался вперед. – Эй, есть кто живой?

Кате казалось, что прошла целая вечность, что они уже никогда не выберутся из этого лабиринта, из этого чужого пустого дома.

– Не пойму, куда они делись? А где Киселев, где сестры? Стой, тут у них гардеробная, а вот здесь дверь в подвал. Я спущусь.