– Значит, вы просто оттуда ушли?

– Да.

– Чем можете это доказать?

– Спросите Адель.

– Мы спрашивали, она не слишком распространяется на тему ваших отношений.

– Дочь меня разыскивала там, на лужайке, мы вместе вернулись в машину и поехали в гостиницу.

– Почему сразу не вернулись в Москву?

– Поздно, я не люблю быть за рулем, когда темно, и Януше не позволяю. И потом Электрогорск для меня все же родина. Я хотел посмотреть на него еще раз при свете дня.

– Ваша приемная дочь Яна вышла замуж за уроженца Электрогорска.

– Да, он родом отсюда. Знаете, это не явилось достоинством в моих глазах, когда она представляла его нам, родителям, моя жена тогда еще была жива.

– Андрей Лопахин убит здесь, в Электрогорске, отравлен весьма изощренным способом.

– Он владел военными секретами, работал сами знаете где. Ищите там.

– Нет, мы ищем в другом месте, – Гущин облокотился на стол. – Вы известнейший ювелир. Работаете с драгоценными камнями. Препарат таллий используете?

– Когда-то давно, когда еще лично занимался обработкой камней. Сейчас я это уже не делаю. Здоровье, которого у меня нет, не позволяет.

– Таллий хранится у вас в доме?

– Нет, можете обыскать мою квартиру. Вот вам ключи, – Грибов вытащил из кармана ключи и положил на стол перед Гущиным.

Гущин повертел их, потом вернул владельцу.

– Ваша дочь отказывается от показаний, едва лишь речь заходит о ее отношениях с Лопахиным.

– Она любила его всем сердцем. Ей просто тяжело.

– Если любила, почему бросила его, почему сама подала на развод? Она отказывается это объяснять.

– Есть вещи, которые женщины не прощают. Жить вместе невозможно, возможно лишь или убить, или уйти.

– И как поступила ваша дочь?

– Она ушла.

– Она приезжала в Электрогорск к Лопахину на дачу?

– Нет. Ноги ее там не было. Послушайте, поверьте мне, я говорю вам правду.

– Извините, что вмешиваюсь, – веско сказал авдокат Мангольд, до этого момента лишь молча и очень внимательно следивший за допросом. – Но некоторые вещи уже нет смысла скрывать, я думаю. Все сразу станет намного яснее, прозрачнее, если мы не станем хранить чужие секреты. Яна ведь тут у вас? На вашем месте я бы позвал ее присоединиться к нашей беседе.

– Согласен, – Гущин вышел в коридор, сказал оперативникам, чтобы пригласили Яну Лопахину.

Появившись в сопровождении оперативника, она улыбнулась Грибову – нежно и приветливо, как послушная дочь.

– Девочка моя, сейчас все кончится, мы тебя отсюда вытащим, надо только сказать правду.

– Но, папа, ты же сам мне сколько раз твердил…

– Я говорил, что я всегда на стороне жертв, а ты жертва. Ты жертва того, что случилось в этом твоем браке по любви.

– Папа, я не могу… он же умер, а там такой позор.

– Девочка моя, если ты не скажешь, то эту правду скажу я. И сделаю это ради тебя. Вот взгляните на мою дочь, – Грибов возвысил голос. – Вы ее в чем-то подозреваете, иначе не случилось бы ни задержания, ни привода сюда в этот наш паршивый город. А я вам скажу как ее отец и просто как человек, как бывшая жертва преступления, которое вам даже не снилось по своей жестокости… я скажу вам – нет и не было женщины благороднее ее. Лишь ее мать, моя обожаемая жена. Это гены, это благородная кровь без примеси яда и зла. Вот она готова вынести как мученица все здесь – допросы, арест. А ради кого? Ради своего бывшего мужа, которого она пытается закрыть своей грудью, защитить даже после того, как он наконец-то сдох, избавил землю от своего присутствия. Она помнит, что все еще носит его фамилию и он как-никак был офицер. В армии честь не пустое слово, поэтому она, как может, пытается скрыть…

– Что вы пытаетесь скрыть от нас, Яна? – перебил его Гущин. – Почему вы подали на развод с Лопахиным?

Яна села на стул рядом с отцом.

– Я не могла больше с ним жить.

– Почему?

– Потому что он педофил, извращенец. Для него не имело разницы – пол, возраст, главное, чтобы это были дети. Вы видели, что у него в компьютерах? По скайпу в онлайне, как угодно, вечерами после работы, ночами по выходным, а потом в субботу вдруг срывался и куда-то уезжал. Отыскивал по Интернету, приходил в исступление, платил деньги. Словно наваждение какое-то, пялился на меня пустыми глазами. Вы знаете, что такое жить с мужем-педофилом?

Катя протянула ей стакан воды – еще минута, и начнется истерика. Лопахина стиснула стакан.

– А потом его нашли мертвым. И если бы все узнали… такая грязь, такой стыд. Я ведь любила его. Я безумно любила его, пока он не свихнулся.

Допрос, от которого они все столько ждали, на этом закончился. Точнее сказать – оборвался.

Гущин сразу сорвался из кабинета куда-то звонить. Он словно услышал все, что хотел.

Точно выпустили пар из котла, пар, готовый вот-вот взорваться. Кабинет наполнился оперативниками. Внушительный баритон адвоката Мангольда вещал о том, что «все формальности мы быстро уладим».

А Катя… ей так хотелось спросить Гущина прямо сейчас. Она ведь считала, что для него Яна Лопахина с известного момента главная подозреваемая… отравительница… но получается, что он ее вовсе не подозревал?

В коридоре кто-то сзади тронул Катю за плечо. Она обернулась. Скрюченный Грибов.

– Можно вас на минуту? Вы сказали, что существует некий фильм, кинопленка. И она там есть. Вы видели ее?

– Любовь Зыкову? Да, это учебный фильм МВД об этом преступлении.

– На нашем горе, выходит, кто-то учился? И чему же вы научились? – Грибов сжал Катино запястье. – Я помню ее. Не то чтобы она редкая красавица, но что-то в ней было такое, в этой нашей учительнице физкультуры, что там, в лагере, все мы, мальчишки, сходили по ней с ума, подглядывали за ней в душе, в раздевалке. Я коллекционер, я готов заплатить любые деньги, чтобы заполучить этот фильм или его копию. Видите, что она со мной сотворила? Во что она превратила меня, отравив? Сломала мне жизнь, отняла здоровье. Но все равно не было дня, чтобы я не думал о ней. Я готов заплатить лично вам любые деньги, только достаньте мне копию этой пленки.

– Кинохронику уничтожили.

– Вы обманываете меня.

– Я говорю правду, фильма больше не существует. И дела нет в архиве. Постарались, чтобы не осталось никаких документальных следов, чтобы сама память о ней перестала существовать. Только здесь, в городе, ее до сих пор помнят, я в этом убедилась. Даже место расправы с ней показывают – гальванический цех и могилу на кладбище, правда, тут же поясняют, что все это фальшивка.

– Ее не казнили, не расстреляли. Она сама определила свой конец – приняла в камере яд.