— Мне всё равно, какой разбойник наложит руки на мой урожай и мою живность, — заявляет он, — власть меняется, а я так и остаюсь бедняком.

Смелость простолюдина приходится мне по нраву, и я, остановившись, говорю ему, что намерен установить в покорённой стране порядок и он сможет спокойно возделывать свою землю.

— Ну конечно, — хмыкает он. — Весь твой «порядок» сведётся к тому, что ты отберёшь эту землю у знатного перса, владеющего ею сейчас, и передашь кому-нибудь из твоих сотников или тысячников. Я и перса этого в глаза не видел, и твоего командира не увижу. Что, скажи, изменится для меня? Я как трудился здесь, отдавая большую часть урожая в уплату за землю, так и буду трудиться впредь, под пятой у городского управляющего, который будет действовать в интересах нового хозяина.

Меня интересует, как распределяется урожай, и крестьянин, загибая пальцы, отвечает:

— Из каждых десяти мер я отдаю четыре царю, две управляющему, иначе он вышвырнет меня с участка, и четыре оставляю себе. Одну из них я жертвую богам, одну жрецам, одну семье моей жены и лишь из последней, если повезёт, пеку хлеб.

Я спрашиваю крестьянина, чего бы хотел он.

— Отдай мне эту землю, разреши оставлять урожай себе, а управляющего пришли из города ко мне, пусть-ка поработает на поле. Я заставлю попотеть этого жирного ублюдка.

Я предлагаю старику стать управляющим моими полями или взять из моей казны столько денег, чтобы он мог не работать до конца своих дней.

— Пожалуйста, не надо! — восклицает старик с неподдельным ужасом. — Не надо мне никаких денег! Если соседи прослышат, что у меня завелось хотя бы полмедяка, они проломят мне череп, а чего не заберут они, то вытрясут родичи моей жёнушки. Уж эти-то точно обдерут меня до костей.

— Что же тогда оставить тебе, мой друг?

— Мою нищету.

И он смеётся.

Мы с Гефестионом начинаем всерьёз изучать здешнюю систему хозяйства.

— В такой местности, как эта, — замечает мой спутник, — мелкие усадьбы свободных землевладельцев, такие, как у нас в Македонии, существовать не могут. Всё зависит от орошения, но и рытье каналов, и поддержание их в чистоте — ибо они очень быстро заполняются осадками и зарастают камышом — требует организованного массового труда. Принудительного труда. Здешняя земля, — заключает Гефестион, — взращивает не только пшеницу и ячмень, но и тиранию.

По возвращении во дворец я начинаю выслушивать прошения и сразу же понимаю, что реальная власть здесь принадлежит не царю, а тем, кто контролирует доступ к монаршей персоне. Мздоимство процветает не только у моего порога, но и на всех ведущих к нему дорогах. Мазей вместе со смышлёным молодым сотником Боасом и двумя евнухами, Фарнаком и Адраматом, становится моим наставником.

Как ты, надо думать, понимаешь, советники и казначеи из евнухов являются самими богатыми и влиятельными людьми в царстве. Они не только официально заправляют всеми государственными делами (это им положено по должности), но и составляют теневой синдикат с собственными вождями и обетом молчания, соблюдаемым строже, чем в любой банде или шайке преступников. Адрамат при Дарии был царским казначеем в Вавилоне, где, как я выясняю, под его началом состояли четыре помощника казначея, которые руководят сетью из нескольких тысяч других чиновников — сборщиков налогов, судей, управляющих и писцов. Мне доносят, что все эти люди состоят в тесном сговоре, и все они продажны и лживы, словно путь в ад. Главными звеньями в этой цепи обогащения являются так называемые bagomes, «солдаты», то есть лица, назначенные управлять землями представителей знати, которые сами находятся при дворе или в армии, но должны получать доход со своих владений. По существу, эти агенты, назначаемые не землевладельцами, а царём, и являются носителями истинной власти. Богатство евнухов заключается не в землях (ибо им запрещено владеть чем-либо, кроме их личного имущества) и даже не в деньгах, но в arcamas, «влиянии». Это, конечно, то же самое, что деньги. Великие полководцы и знатные военачальники вынуждены заискивать перед ними. Евнухи могут отобрать землю у любого человека, схватить его жену и детей, лишить его богатства, свободы, жизни. В их власти погубить даже сыновей и братьев царя.

— Как же Дарий контролировал их? — спрашиваю я Фарнака.

— Никак, — отвечает тот. — Лишить их власти можно, лишь проведя полную чистку, а на это не осмелишься даже ты. Ибо без них держава в один день развалится на части.

Я расспрашиваю Фарнака об уголовных преступлениях — воровстве, убийствах, уличных грабежах. Он отвечает, что таковых в Вавилоне не существует, ибо человек, укравший грушу, лишается правой руки, а хулящему своего господина урезают язык.

На третий день своего пребывания в городе я велю казначею показать мне монетный двор. В его сокровищнице хранится ошеломляющая сумма в двадцать тысяч талантов, главным образом в золотых и серебряных слитках. Лишь четыре или пять тысяч собраны в дариках и статерах. И это хранилище не заперто на замок и не имеет никакой стражи, кроме сидящих в каморке перед входом двух юных писцов и архивариуса, такого древнего, что он не смог бы отстоять это место даже от нашествия москитов. Я вижу, что это Восток. С одной стороны, достояние державы постоянно расхищается правительственными чиновниками, назначенными для того, чтобы оберегать и приумножать его, с другой — вы можете оставить всю государственную казну посреди Улицы шествий, и ни один человек не возьмёт ни монетки.

Мне рассказывают, что двести лет назад, когда Вавилонию завоевал Кир Великий, он разделил всю плодородную землю провинции на семнадцать тысяч участков, которые роздал своим победоносным солдатам и командирам. Эти пожалования подразделялись на наделы лучников, всадников и колесничих. Держатель имения платил ежегодную подать, зависящую от категории. Кроме того, с каждого надела лучника в царское войско направлялся пехотинец в доспехах, с оружием и со слугой, с каждого надела всадника — верховой со своим конём и в сопровождении конюха, а с надела колесничего — возничий с колесницей, упряжкой и оруженосцем. Поскольку многие из держателей наделов постоянно находились или в армии, или при дворе и не имели возможности вести хозяйство на своих землях, участки передавались в ведение управляющим из местных чиновников. Те заключали с владельцами договор, по которому должны были обеспечивать рачительное использование земли, а полученный доход, за вычетом царских податей и причитающегося им вознаграждения, перечислять землевладельцам. Эти управляющие, оказавшиеся фактическими хозяевами земли, составили kanesis, «сообщество» или «семью» заговорщиков, деятельность которых была направлена на подрыв власти и влияния персидской знати и, соответственно, расширение собственных возможностей. Евнухи, служившие царю, были посвящены в эти интриги и всячески способствовали их успеху, ибо сами были заинтересованы в ущемлении знати и укреплении собственного положения. В результате царские казначеи и сборщики налогов действовали в сговоре с мошенниками, обиравшими царских воинов, подрывавшими военную мощь державы и, стало быть, интриговавшими против самого царя. Однако, забирая себе львиную долю доходов, они тем не менее вынуждены были отдавать некую толику и в казну, и землевладельцам. Разумеется, все эти средства выколачивались из несчастных крестьян.