жизни; другие учатся, как можно быть порочными. Смотря на прелюбодейство, учатся прелюбодейству; открытое потворство злу располагает к порокам, и женщина, пришедшая на зрелище, может быть, целомудренная, выходит из него бесстыдной.

Сколько соблазна в комедиантских телодвижениях! Сколько заразы для нравов! Сколько пищи для разврата! Какое противоестественное и непотребное искусство вырабатывается там! Мужчины превращаются в женщин, так что вся честь и крепость пола бесчестится видом изнеженности тела, и чем кто лучше успеет преобразиться из мужчины в женщину, тем больше нравится: за большее преступление получает большую похвалу и, чем становится гнуснее, там считается искуснее. Чему не научит подобный человек! Он возбуждает чувство, щекочет страсть, усыпляет самую трезвую совесть доброго сердца; ласкающий порок имеет настолько силы, чтобы под внешней приятностью ввести пагубу в человека. Представляют бесстыдную Венеру, неистового Марса; представляют также Юпитера, оного верховного царя вселенной, или лучше всех пороков, как он вместе со своими молниями горит страстью земной любви. Может ли тот, кто на все сие смотрит, быть человеком честным, целомудренным! Несчастные! Они боготворят и сами страсти». (Св. Киприан Карфагенский. Письмо к Донату, стр. 12–13).

Третий род зрелищ представляли конские ристалища, лошадиные скачки. Они представляли собой самое невинное из числа других языческих развлечений. Но и они, с точки зрения высшей нравственности, представлялись небезупречными. Они не только вселяли в душу рассеянность, приводили к пустословию и празднословию, но и вели часто к ссорам, раздорам, дракам и даже убийствам. Предводители конских ристалищ делились на партии, всячески домогались первенства над другими партиями, употребляли в дело интригу, старались всячески вредить противоположной партии, вносили в народ распри, убийства, смертоубийства, словом – и они нравственно растлевали общество, хотя и не в такой степени, как игры гладиаторские и театры, более косвенным, чем прямым путем.

Для вождей христианского общества все исчисленные зрелища в особенности потому казались возмутительными, что они пропитаны были язычески-религиозным характером. «Театр опирался на храм и зрелища составляли часть самой языческой религии». Зрелища всецело были проникнуты язычески-религиозным характером: язычники изобрели зрелища, язычники были страстными любителями их; содержание сценических пьес заимствовалось из языческой мифологии; обстановка зрелищ носила отпечаток идолослужения. Один современник, говоря о и дол о служебном направлении тогдашних зрелищ, всех вообще, пишет: «Какое зрелище без идола? Какое игрище без жертвоприношения? Какое состязание не посвящено какому-либо из умерших? Идолослужение есть мать всех игрищ.

Таким образом, хитрец дьявол, зная, что идолослужение само по себе может показаться отвратительным, соединил его со зрелищами, чтобы заставить полюбить оное ради наслаждения». (Св. Киприан Карфагенский. Книга о зрелищах, стр. 341–342, том I, Изд. 1-е творений Киприана в русск. переводе при Киевской Духовн. Академии).

В частности, каждое из прежде рассмотренных нами зрелищ, по свидетельству современников, стояло в связи с языческим поклонением тому или другому божеству. Цирк, где происходили гладиаторские игры, наполнен был языческими изображениями. Он посвящен был солнцу, как божеству. Посреди цирка устраивался алтарь, наверху которого утверждался лучезарный образ солнца. Цирцею считали учредительницей этих зрелищ. Со всех сторон цирка виднелись образы различных языческих богов. Вот стоят овальные фигуры: это фигуры Кастора и Поллукса; этих близнецов, родившихся от Юпитера, когда он превращался в лебедя. Вот дельфины, посвященные Нептуну. Огромные колонны, поддерживающие статуи, заимствуют свое наименование тоже от языческих богов. Перед этими колоннами утверждены три жертвенника, посвященные трем римским божествам. Театральные зрелища также тесно связывались с языческими верованиями. Театр был посвящен богине Венере, театральными представлениями хотели воздавать честь ей. «Театр есть собственно храм Венерин». Театр не только посвящен был богине любви Венере, но и богу вина Бахусу. Бахус считался учредителем этого рода зрелищ. Театр, таким образом, есть «чертог Венерин, а вместе и гостиница Бахусова». В театр, так же как и в цирк, язычник являлся не иначе, как по выходе из языческого храма, по изобильном употреблении там курений и по орошении жертвенников кровью множества жертв. Зрелища конских ристалищ, наконец, также пропитаны были языческим суеверием. Они считались находящимися под покровительством Кастора и Поллукса и также Нептуна.

Колесницы, запряженные четырьмя конями, посвящены были Солнцу, а запряженные двумя – Луне. Возницы при колесницах одевались в ливреи различных цветов: белого, зеленого, красного, голубого, которые посвящены были различным богам: Марсу и другим. (Тертуллиан, гл. IX–XIII.) Зрелища были очень популярны в римском народонаселении, толпа охотно посещала их. Они сделались такой же потребностью, как хлеб.

Правительство поощряло их и покровительствовало им. В особенности это нужно сказать об играх гладиаторских. Во времена империи эти увеселения стали неотъемлемым правом столичной черни. Государи обязывали высших сановников периодически давать игры и травли; сами они также были чрезвычайно щедры в этом отношении. Мало-помалу римское общество до того сроднилось с этими зрелищами, что даже гуманные языческие императоры не были в состоянии их ограничить. Так, игры, данные императором Траяном после Дунайского похода, отличались беспримерным великолепием и продолжались четыре месяца, в течение которых сражалось до 10.000 человек. Из столицы мода на гладиаторские игры перешла и в провинции. Зрелища производили на толпу глубокое впечатление. Уже одно объявление о представлении приводило ее в чрезвычайное волнение. Громадные массы народу, для которых даже Колизей был тесен, спешили еще ночью к месту боя, происходившего обыкновенно утром. Дурная погода, и та не в силах была разогнать этих людей, наряжавшихся и веселившихся, как в величайший праздник. (Кожевников, стр. 271–272.).

Подобно шумящим горным потокам, низвергающимся в море, отовсюду стремятся народные волны к месту боя: патриции на носилках, клиенты и женщины без особого рода седалищах, юноши верхом на лошадях. Господа, рабы, старики, дети, богатые, даже больные и калеки, забывая в этот день о своих немощах, наполняют улицы и смешиваются с шумящей толпой. («Пчела», 33. Очерки древнерим. нравов).

Потрясающим образом действовали на воображение колоссальность и великолепие арены, роскошное убранство богачей и пр. Изумленный взор, прежде всего, окидывает пространство внизу, где должно происходить побоище: затем подымается выше по многочисленным уступам сидений, занятых многими тысячами зрителей, явившихся, чтобы присутствовать с необузданным любопытством при сценах беспримерного презрения к жизни, дикой отваги. Треножники, дымящиеся аравийскими благовониями, соединенные между собой гирляндами из роз, украшают колонны и столбы; порталы увенчаны блестящими арматурами из военных трофеев. Сиракузские ковры роскошными складками перекинуты через спинки сидений и рампы и опускаются своей бахромой в бассейны, в которые изливается вода исполинских львиных голов. Пустых мест не видно. («Пчела», ibidem).

Древнеримский театр античного города Иерополис в Памуккале (Турция)

«Надобно сознаться, говорит христианский писатель III века, (Тертуллиан, гл. V и дал.)