– Уходи.

Я быстро глянула на него.

– Уходи, я отпускаю тебя.

На то, чтобы развернуться на каблуках и исчезнуть в черных внутренностях музея, мне потребовалось всего несколько секунд. Я только почувствовала, как стало холодно там, где до плеча дотрагивалась его рука.

* * *

Ярмарка шумела и веселилась, яркие цыганские шатры колыхались на зимнем ветру. Румяные девицы, визжа и хохоча, скатывались с ледяной горки. Шустрые бабки зазывали покупателей, пахло морозом и горячими пирогами. Я с детства обожала ярмарки, их краски, запахи, птичью стрескотню толпы, музыку гармониста.

Возвращаясь обратно в Окию, я попала на огромные ежегодные масленичные гуляния. Мне было весело и беззаботно. Я рассматривала товары на многочисленных прилавках, жевала моченое яблоко, отбивалась от пристающего ко мне Страха.

Мороз никак не отпускал, пальцы заледенели, кислый рассол тек в рукав. Я остановилась рядом с прилавком, где рябой мужичок в шапке-ушанке продавал бусы и серьги. Толпящиеся девицы с придыханием рассматривали цацки, боясь даже прикоснуться к ним. Я сидела на лошади, а потому с легкостью рассматривала товар через их головы. Взгляд лениво скользнул по подвескам, цепочкам, малахитовым колечкам, розовой мраморной трубочке…

О господи!

Я уставилась на розоватую трубочку и почувствовала, как меня бросило в жар. Стараясь, чтобы голос не дрожал, я весело прикрикнула:

– Эй, мужик, почем вон ту розовую подвеску продаешь?

Продавец оказался прожженным, сразу разглядел во мне заинтересованного клиента, прищурился и крякнул:

– Три золотых.

Я была готова отдать все двадцать, имеющиеся у меня.

– Что-то дорого, – нахмурилась я.

– Я возьму! – вдруг крикнула тоненьким голоском купеческая дочка с торчащей из-под соболиной шапки длинной каштановой косой.

– Ну уж нет! – всполошилась я. Быстро достала кошель, не спешиваясь, протянула золотые мужику и быстро цапнула украшение. В отличие от них всех, толпящихся рядом с этим прилавком на этом рынке, я точно знала, что прячется внутри этой подвески.

Та часть Ловца Душ, что была у ясноокого Александра Михайловича, оказалась жалкой подделкой – просто сильное заклинание, чтобы не терять ясноокость в переполненном темной магией замке. Вторую половину, настоящую, сейчас я зажимала в кулаке и согревала своим теплом. Я тряслась, пыталась привести в порядок смятенные чувства, а от волнения дыхание сперло и заслезились глаза.

Выехав с ярмарки, я остановилась на горбатом мостике через узкую речушку, из-за бурного течения не замерзающую даже зимой. Я сглотнула, нерешительно разжала кулак, посмотрела на Ловца. Помедлив еще секунду, негнущимися пальцами с трудом отвинтила тугой колпачок и вытряхнула на ладонь крохотную желтоватую бумажку.

Мне не надо было ее читать, я и так знала, что там написано: «Исканде ту дрэкон, сан сейвер Ианса» – найди твоего дракона, стань Берегиней Иансы.

Я повторила про себя как молитву: «Ич парандиси дрэкон, чо парадиси су камер. Исканде ту дрэкон, сан сейвер Ианса».