должно было перейти ему, если только он не унаследует отцовские вещи. Перикл не считал себя достойным ни того ни другого.

Откуда-то выбежала Елена, превратившаяся в молодую женщину, высокую и стройную. Протянув руки, она неуклюже обняла отца. Ксантипп ничего не сказал. Молчание вышло неловким, и Перикл, когда сестра посмотрела на него, дал понять, что нужно извинить отца за его холодность. А что бы сделал Арифрон на его месте? Брат мог бы стать для него примером, возможно на всю оставшуюся жизнь.

Перикл шагнул вперед и обнял сестру:

– Мне жаль…

Голос его дрогнул, и все снова замолчали.

Отец смотрел мимо них, словно впитывая взглядом изменения в доме.

Эпикл поднял мешок, оставленный Периклом, и легко взвалил на себя.

– Все это нужно будет почистить, заточить и отполировать. Я напишу на щите имя твоего брата.

Перикл, стоявший в стороне, вытер глаза.

– Я сам это сделаю, – сказал он, протягивая руку. – Не хочу отдавать его доспехи кому-то еще.

Эпикл колебался лишь мгновение, прежде чем вернуть мешок. Перикл глубоко вдохнул – в воздухе ощущался запах свежего дерева, масла, новых трав. Мать, должно быть, работала день и ночь, чтобы переделать дом к их возвращению. На поле, где он учился ездить верхом, стояли новые столбы для забора. В душе, даже несмотря на потерю, колыхнулась надежда.

– Ты останешься на ночь здесь? – спросил Эпикл у Ксантиппа.

Друг взглянул на дверь, за которой скрылась жена, поморщился и кивнул:

– Скорее всего, да. Конечно, мы всегда рады тебе. Этого ничто не изменит.

– Нет… Найду место в городе. Хочу услышать подробности победы от тех, кто там был. Угощу ребят выпивкой – и сам выпью немного.

Ксантипп посмотрел на дочь и сына и провел языком по нижней губе. Колено пульсировало в такт сердцу. Он устал до мозга костей. Но долг был выполнен.

Мысль о том, чтобы провести ночь с убитой горем Агаристой отдавалась болью иного рода.

– Перикл, – наконец сказал он, – останься здесь с матерью и сестрой. Это приказ. Я пойду в город. Увидимся позже.

Перикл промолчал, не смея ответить. Настроение у отца немного улучшилось, и он не хотел рисковать. Сил не осталось совсем, только непомерная усталость, и он радовался возможности избежать грозы.

Обняв сестру, Перикл смотрел вслед двоим мужчинам, которые уже миновали ворота и шагали по дороге в город.

– Не могу поверить, что Арифрон не вернется, – внезапно сказала Елена. – Хотела показать ему дом. Я так много сделала, чтобы порадовать его… чтобы он улыбнулся. Теперь он не… Я никогда больше не услышу его голос и не увижу, как он смеется.

Перикл, необъяснимо чувствуя на себе пристальный взгляд брата, повернулся к дому и сказал:

– Арифрон знает. Он уже здесь. Думаю, добрался сюда раньше нас.

Глава 31

Ксантипп проснулся с именем сына на устах, выкрикнув его в панике, а затем внезапно устыдившись. Он не мог достать до Арифрона, не мог вернуть его. Не мог отменить ни одного дня, ни одного мгновения – ничего из того, что уже произошло. Он сел и застонал, почувствовал запах рвоты. Он всегда был привередливым и теперь поморщился от вони. Хуже, чем рвота. Обделался во сне! Да, иногда такое случается, когда человек выпивает сверх всякой меры, но с ним это произошло впервые. Конечно, все высохло, прилипло за ночь к одежде. Сейчас бы в море, где можно плавать. Ему нужны ведра и много воды, возможно река… Он огляделся, пытаясь понять, где находится. Прошло два дня с тех пор, как он вернулся в Афины… или… три? Уже не вспомнить. Он пытался напиться до смерти, но выпитое просто выливалось, и тогда он начинал снова. Как же хочется есть! Голова! Бедная голова. И нога как доска, колено совсем не гнется. Всякий раз, когда он двигался, перед глазами как будто вспыхивал свет.

До него дошло, что в комнате есть кто-то еще. Незнакомец лежал в углу напротив, его хитон задрался во сне. Рядом с ним сопела, как ребенок, женщина с вьющимися каштановыми волосами. Под глазом у мужчины был огромный синяк. Что это за люди, Ксантипп не помнил.

Он хотел позвать Эпикла, зная, что друг никогда бы его не бросил. Воспоминания вторглись вспышками, когда он с трудом поднялся на ноги и подавил крик боли, обнаружив, что нога едва сгибается. Судя по бледному свету и прохладному воздуху, было раннее утро. Желудок заурчал и колыхнулся. Нет! Ксантипп отчаянно поискал глазами подходящую емкость, но ничего не нашел и, согнувшись, выплеснул из себя струю желчи.

Прихрамывая и щурясь, Ксантипп вышел на солнце и обнаружил, что находится в гимнасии, где уже вовсю афиняне проявляли бурную активность. Некоторые начинали день с заплыва, тогда как другие бегали по дорожке, прежде чем отправиться на работу. Конечно, персы повсюду вырубали деревья и разжигали костры, следы их варварства виднелись тут и там, но горожане старались возродить Афины, и какое-то ощущение порядка уже присутствовало.

Солнце резало глаза, и Ксантипп, раздвинув локти, сжал виски обеими руками. Недалеко от того места, где он стоял, протекала река Илисс. Пошатываясь, Ксантипп вышел на берег и спустился по специально сделанным ступенькам. Вода была ледяная, и он застонал, окунувшись в нее целиком. Медленно и неуклюже он стащил с себя одежду и, оставшись голым, начисто вытерся. Испачканную тряпку подхватило течение, и он отпустил ее. Мало-помалу возвращалась бодрость. Он даже не удивился, увидев Эпикла, который, заметив друга, подбежал к нему. Один глаз у Эпикла заплыл, и открыть его он, похоже, не мог.

Выйдя из воды, Ксантипп встал на берегу, чтобы обсохнуть, и его снова вырвало, хотя в желудке уже ничего не оставалось и во рту не было даже слюны. Эпикл отвел взгляд. Ксантипп увидел, что нос у него распух, а на лице засохла кровь. Интересно, не он ли дрался с тем незнакомцем в комнате?

Ксантипп медленно уселся на илистый берег, не думая о том, что перемажется, свесил ноги в воду и открылся горю и чувству вины, более холодному, чем река.

Эпикл кивнул ему и, едва не поскользнувшись, тоже спустился по ступенькам и надолго погрузился в воду с головой.

Сквозь туман в них обоих проникал холод. Ксантипп не просил о помощи ни разу. Он вспомнил, как люди смеялись над ним, когда он упал и подвернул свое проклятое колено. Он повсюду носил в себе озеро печали, настолько глубокое, что там утонула душа человека. Эпикл остался с архонтом и навархом – с лучшим другом, пытаясь уберечь