Я не знал, что ей ответить. Я понимал, что она, конечно, хорошо все взвесила.

– Маша, – спросил я, – ты часто думаешь про эту поездку. Я правильно понимаю?

– Да, – сказала она. – Всегда думаю.

– Тебе страшно, потому что ты не знаешь, с кем ты будешь ночевать?

– Я знаю. С учительницей. Меня предупредили.

– Тогда что?

– Мне страшно.

– Страшно, что ты не знаешь, как надо, английского языка?

– Не знаю.

– Или что тебя не пропустят через границу?

– Хорошо бы, – сказала она, и я засмеялся и подумал, что я все-таки привыкаю к тому, что она взрослеет, медленней, чем это происходит на самом деле.

– Тебе страшно без нас? – задал я наконец вопрос в лоб.

– Без вас? – переспросила она. – Да. Без вас очень страшно. Я боюсь, папа!

Я знаю, что я должен был после этого сделать. Я должен был сказать, что она никуда не едет, и она испытала бы такое же счастье, как в тот раз, когда узнала, что едет.

– Жалко, – сказал я. – Жалко, что ты не увидишь Музей восковых фигур. А всего остального не очень жалко.

– Ничего страшного, – сказала она. – А каких фигур?

Мне надо было остановиться. Но я ей подробно рассказал каких.

– Моего роста? – недоверчиво переспросила она, мысленно сравнивая восковую фигуру со своим бэби-берном Катей.

– И даже моего, – безжалостно сказал я. Она, по-моему, пошла собираться.

В шесть утра мы были в аэропорту. Маша спала стоя. Ваня спал на ее рюкзаке, в котором лежали ее носочки, джинсы и кофточки. И она не прогоняла его, потому что, наверное, хотела запомнить его таким добрым. Потому что только во сне он не дерется руками и ногами, как его черепашки-ниндзя. Хотя я-то знаю, что именно во сне случаются самые ожесточенные драки.

Она не заплакала в момент расставания. Хотя я видел, что до этого осталось еще примерно две секунды. Но когда оставалась одна, они вошли в зеленый коридор, и я так и не знаю, заплакала она или нет.

Учительница, которая сказала, что она все время будет с Машей, произвела на меня очень хорошее впечатление, и я по дороге домой утешал себя этой мыслью. К тому же я знал, что у Маши есть мобильный телефон. Пока она не улетела, я позвонил ей два раза. Я не хотел звонить ей чаще, чтобы она не привыкала к этим звонкам. У нее все было хорошо. Она прошла паспортный контроль.

Потом связь прервалась, и я понял, что они взлетели. Лететь, как известно, три с половиной часа, ну чуть больше. Но телефон не ответил ни через четыре, ни через пять. И через шесть тоже. Маша пропала.

Потом я выяснил самое главное: самолет благополучно приземлился. Но она не отвечала. Я начал сходить с ума. И этот процесс быстро завершился. То есть я сошел с ума. Мной овладело какое-то странное безразличие. Жить мне совершенно расхотелось.

Потом я подумал, что, может быть, я не включил ей международный роуминг. Да. Я не включил его. Потом Алена дозвонилась до учительницы, которая рассказала, что все очень хорошо, что они уже приехали в гостиницу, немножко отдохнут и пойдут покупать подарки родителям.

Я уже ничему не верил. Я проклинал себя за этот свой увлекательный рассказ о восковых фигурах, за этот роуминг. Я думал так: не может быть все хорошо, если Маша не может со мной поговорить, потому что это именно то, чего ей сейчас больше всего не хватает. Но она не может этого никому там сказать, потому что ей очень страшно – в том числе и сказать что-нибудь не так. Ведь она честно говорила мне, что ей очень страшно.

А она же именно обо всех своих страхах мне и хочет рассказать, я-то это знал точно. И чем чаще она набирает меня, тем ужаснее себя чувствует, потому что ответа каждый раз нет. Я знал это, потому все это я и сам чувствовал.

Я сделал ей роуминг, но телефон не работал. Учительница говорила, что Маша выключила и включила телефон, как я просил, но связи пока нет. И она даже дала Маше поговорить с мамой по своему телефону. Отвечала Маша как-то односложно и вяло. Я не успел выхватить трубку. Связь разъединилась.

Днем мы с Ваней пошли в кино, смотрели мультфильм из жизни пчел. Это было предательство по отношению к Маше, но я пошел на него, потому что Ваня должен был получить хоть какую-то компенсацию за то, что он не увидит Музей восковых фигур. Мы с ним договаривались, и все равно я чувствовал себя предателем. А Ваня, по-моему, нет.

Он, как обычно, запасся попкорном, кока-колой и расположился на своем первом ряду. Пока он смотрел кино, я, сидя рядом, набирал номер. Учительница сказала, что у Маши разрядился телефон. Она его заряжала.

Через полчаса Ваня тихо и даже как-то обиженно сказал:

– Пойдем отсюда.

– Тебе не нравится?

– Нет.

Я не поверил ему. Еще не было ни одного мультика, который Ваня не досмотрел бы до конца, тем более с кока-колой и попкорном. Просто не сделали еще такого мультика. И не сделают. Так я думал.

И вот теперь мы впервые в его жизни выходили из кинозала, когда все там оставались.

– Папа, – сказал Ваня, – только когда Маша приедет, мы досмотрим с ней этот фильм.

Я молча кивнул. Мне нечего было сказать. Ваня принял одно из самых главных решений в своей жизни. Он не стал смотреть кино без Маши.

При этом я считал, что мы все равно были предателями, но такими предателями, которые все-таки не смогли совершить подлость, насчет которой были уверены, что смогут ее совершить. И вот мы оказались лучше, чем думали о себе. И встали на путь исправления, потому что поехали домой, хоть и не выпуская из рук попкорна и кока-колу.

Дома я набрал Машин телефон и сразу услышал, безо всяких гудков, ее голос.

Она была в полном восторге. Они только что вернулись из Макдоналдса.

– Тебе плохо?! – кричал я. – Я приеду!

– Мне хорошо! – крикнула она. – Ты правда приедешь? Не надо. Я уже скоро вернусь.

Я не предполагал, что Ваня будет так скучать две недели без Маши. А последний день превратился просто в пытку. Дошло до того, что Ваня просто валялся на диване, уставившись в потолок, а рядом валяся его пиэспи с игрой в черепашек-ниндзя. Когда речь идет о пятилетнем мальчике, это просто невозможно себе представить. Лежал и смотрел в потолок. Такое теоретически может быть, если у ребенка сильная температура. Но тогда это должна быть действительно сильная температура. Нет, Ваня был здоров как бык.

Нет, он просто адски скучал и отказывался в этом признаваться. Он, наверное, не очень даже понимал, что с ним происходит, потому что раньше с ним этого никогда не было.

Он даже день своего пятилетия встретил прохладно, чего я уж совсем не ожидал. Безумие, связанное с этим днем, охватило его всего на несколько минут, когда утром мы вручили ему подарки. Это было то, чего он все-таки ждал чуть не целый год.