Карта вин свидетельствовала о блистательном прошлом заведения, но из-за сырости в погребе надписи на бутылочных этикетках совсем расплылись, так что пришлось поверить хозяину на слово.

– В этой дегустации вслепую есть что-то захватывающее, – заметил я. – Но, как бы то ни было, это бургундское – вино королей.

– Превосходное вино, – отметил Полушкин. – Как бы нам взять с собой пару-тройку ящичков на корабль.

– Проще простого, Иван Иванович, – произнес я. – Как только разберемся с Макроном, скупим все бургундское из этого города. Бедняга Жан-Жак, он еще не знает, куда мы поплывем.

Мы ели знаменитые эскалопы в сливочном соусе, попросив полить их зажженным кальвадосом в расчете на то, что это поможет немного согреться. Тарелки практически опустели за считанные минуты, сливочный соус с шампиньонами, смешанный с кальвадосом, пошел на ура, как вдруг Полушкин спросил:

– Давненько я хотел узнать у вас, Алексей Николаевич, а не кажется ли вам, что французы живут гораздо лучше нас? Не аристократы, эти везде как сыр в масле катаются, я про крестьян и горожан. Взять хотя бы тот же Сен-Брие, пока я был там, все поражался тому, как люди ведут себя по отношению к другим. Что-то в них было такое, что отличало их от нас.

– Если не юлить и не декларировать патриотизм, то это вы точно подметили, – ответил я. – Лучше, только от того, что крестьяне здесь официально не рабы. Они не хозяева земли, всего лишь арендаторы, но уже не рабы. Что же касается bourgeois[77], то разницы я не заметил. Может, заработки у них повыше, чем в России, но в общей массе они так же бедны, как наши. Здесь не райский сад, где процветает равенство и братство. Горожане предпочитают добрую репутацию прибылям, а моральный авторитет – власти денег. Если вы хотите понять настроение французов, то стоит прочесть роман Мерсье «L´An deux mille quatre cent quarante»[78], многое поймете. Если вкратце, в нем объясняется, почему нужно истребить всех тиранов, и конкретно для Франции, ее народа, это есть путь к свободе: ужасный, терновый, кровавый, но единственно верный путь. Вы, Иван Иванович, просто видели и общались с людьми, которые чувствовали себя свободными. Однако чувствовать и являться таковым – это немного разные вещи. Галлам лишь показали красочную этикетку, от которой они впали в экстаз. Только при регулярном подавлении традиционной элиты страна процветает. Впрочем, оставим это философствование, так мы и до классовой борьбы дойдем.

– Наверно, вы правы, – размышляя, сказал Полушкин. – Только мне кажется, что если Наполеон пойдет войной на нас, то дух призрачной свободы может сыграть злую шутку с нашим мужиком.

– Может, – согласился я. – Если из года в год видеть в мужике бесправную скотину, гнобить его, драть три шкуры, морить голодом и унижать, то он, как скотина, потянется к доброму пастуху, едва тот окажется на пастбище. Вы были в Варшавском герцогстве и видели, что простой народ видит в Наполеоне чуть ли не Спасителя. То же случилось и здесь.

– В смысле? – заинтересовался Полушкин.

– Если не брать во внимание революционную шушеру, то до Наполеона во Франции правил Людовик XVI. Человек очень добрый, мягкий, воспитанный, застенчивый и вдруг поневоле ставший тираном, ввергнувший страну в хаос. Он боялся крови, но обожал стрелять оленей, он отказался дать приказ палить по толпе, но на нем лежит ответственность за одну из самых кровавых боен, которая переплюнула по своей жестокости Варфоломеевскую ночь. В результате его с женой казнили. Страна вздохнула глотком свободы и сразу выдохнула нового тирана – Робеспьера, которого тут же отправили на гильотину. И когда почва была подготовлена, появился Он. Бонапарт избавил страну от хаоса, разбил врагов, победил инфляцию. Люди почувствовали себя свободными и потянулись к доброму пастуху, не замечая, как тот разматывает гигантский кнут и достает ярмо.

* * *

Подготовка к запланированному мероприятию, занявшая всю следующую неделю, оказалась весьма богата на события и была воспринята нашей компанией с приподнятым настроением. Наконец-то замаячил конец нашим заграничным приключениям. Я обнаружил, что за краткий срок атмосфера Кале породила во мне ту же меланхолию, какая отличала большинство его обитателей. В этом месте таится нечто странное, похожее на трясину для человеческих душ, и эта удручающая бингамовская[79] сырость безжалостно угнетала мою душу. Терпеть не могу сырость. У меня, между прочим, давно сложилась теория о климате, которой, бог даст, я обязательно займусь, когда вернусь в свое время. Я совершенно уверен, что сырость и пасмурность неумолимо препятствуют горожанам насладиться полнотой жизни, и от этого они пускаются во все тяжкие, чтобы окончательно не погрузиться в трясину апатии. Иными словами, пьют тут безбожно. Об этом свидетельствует пережитое мной самим: то, как моя обычно бодрая натура омрачилась за срок пребывания в этом городе. И если бы не ожидаемая в конце недели встреча с лейтенантом Макроном, заставившая напрячь все наши силы, то я даже не знаю, что нужно было сделать для поднятия тонуса. Должен прибавить, что обретению бодрости содействовала также мысль, что на ближайшие дни мне стоило почаще вертеть головой, так как я отчетливо видел моего недавнего знакомца, месье Видлэна. Он прибыл в день ожидаемого приезда Еремеева, и мы с Полушкиным немного поволновались, когда на станцию подкатил экипаж бельгийца. Жан-Люк был с тремя жандармами, и едва лошади остановились, как он бросился к карете, из которой вышли двое военных: офицер и солдат (по всей видимости, денщик). И если кто видел, как волны разбиваются о скалы, то это был тот самый случай: тяжелый, грозный накат и разлетающиеся в разные стороны брызги. Видлэн попытался поговорить с офицером, но видимо был послан далеко, так как военного встречала целая компания шумных девиц разнообразного возраста, окружившая капитана со всех сторон и лезшая целоваться. Опростоволосившись, ищейка несколько секунд колебался, а затем, видимо, поклялся сквозь зубы, что наберется храбрости и сделает капитану какую-нибудь пакость.

– Смотрите, Иван Иванович, – произнес я, – а наш-то Еремеев оказался гораздо хитрее, чем я думал.

– Не дурак, – пробурчал под нос Полушкин и добавил: – Сдается мне, Алексей Николаевич, что в том департаменте глупцов изначально не держат, и думаю, кучер нам ничего не расскажет. Видели, как он испугался, едва заметил вас?

Я нахмурился и кивнул.

– Это к лучшему, пусть боится, – добавил я. – Мы ж ему как-то обещали, что станем приглядывать, а наша демонстрация только добавит уверенности, что слов на ветер не бросаем.

Мы развернулись и скорым шагом отправились в конец улицы, где нас ожидал паланкин.