Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так, обращают на себя внимание две достаточно явные цитаты из Блока. Вряд ли подлежит сомнению, что к Ерофееву они попали не только по чисто литературным мотивам, но и были связаны с широко распространенными представлениями о блоковском алкоголизме[873]. Одна из замеченных нами параллелей представляется, в общем, не лишенной такого рода обертонов: в диалоге Венички на вокзале с неопределенными «вы» звучит обращенный к нему вопрос: «Твой чемоданчик уже тяжелый? Да? А в сердце поет свирель? Ведь правда?» Нетрудно здесь узнать знаменитое блоковское стихотворение, открывающее раздел «Арфы и скрипки» (напомним еще раз о Вере Дуловой и Ольге Эрдели):
Свирель запела на мосту,
И яблони в цвету.
И ангел поднял в высоту
Звезду зеленую одну.
‹…›
Свирель поет: взошла звезда…[874]
Тут, конечно, существенна не только поющая свирель, но и ангелы и звезды, которые играют столь важную роль в поэме Ерофеева. Вероятно, существенно и то, что именно здесь, по соседству, расположены стихотворение «Я пригвожден к трактирной стойке…», строки: «От похмелья до похмелья, / От приволья вновь к приволью – / Беспечальное житье!» или: «Ты ли, жизнь, мою сонь непробудную / Зеленым отравляла вином!» и т. п. Если бы мы были склонны к построению гипотез, то не преминули бы сказать, что «пышнотелая блядь, истомившая сердце поэта» описана по моделям, также восходящим к данному разделу третьей книги стихов Блока[875]: «Женщина с безумными очами, с вечно смятой розой на груди!»[876], «Я не звал тебя – сама ты / Подошла», «Ты, стройная, с тугой косою / Прошла по черным пятнам шпал»[877] и многие другие[878]. Но поскольку подобный подход нам решительно чужд, то оставляем обещающие быть многочисленными сопоставления подобного рода иным исследователям.
Зато вторая параллель, как кажется, откликается гораздо более серьезными выводами. В описании экспериментов Венички есть такой фрагмент:
А эта пустоголовая юность, идущая нам на смену, словно бы и не замечает тайн бытия. ‹…› Я в их годы делал так: вечером в четверг выпивал одним махом три с половиной литра ерша – выпивал и ложился спать, не разуваясь, с одной только мыслью: проснусь утром в пятницу или не проснусь? И все-таки утром в пятницу я уже не просыпался. А просыпался утром в субботу разутый и уже не в Москве, а под насыпью железной дороги, в районе Наро-Фоминска.
Сравним одно из самых популярных стихотворений Блока – «На железной дороге»:
Под насыпью, во рву некошеном,
Лежит и смотрит, как живая…
Напомним, что это стихотворение находится в самом центре раздела «Родина» в третьем томе Блока (ему предшествует 13 стихотворений, столько же следует и за ним) и соединение железнодорожной темы с описанием жизни и смерти (причем и в смерти героиня «как живая»[879]) очевидно повлияло как на общее строение поэмы Ерофеева, так и на отдельные ее моменты, описание чего также оставляем грядущим экспериментаторам, у которых более, нежели у нас, развита способность восстанавливать внутритекстовые связи напряжением памяти и всепроникающим анализом, переходя от созерцания к абстракции.
Для подобного же размышления можем предложить и еще одну тему, представляющуюся нам также связанной с Блоком, хотя лишь опосредованно. В главе «Петушки. Садовое кольцо» говорится:
Ночью никто не может быть уверен в себе, то есть я имею в виду: холодной ночью. ‹…› и апостол предал Христа трижды, пока не пропел третий петух. Я знаю, почему он предал, – потому что дрожал от холода, да. Он еще грелся у костра, вместе с этими.
Без особых усилий подобная сцена вспоминается только одна – седьмая глава поэмы Маяковского «Хорошо!», где описан греющийся у костра Блок:
У Блока
тоска из глаз.
Живые,
с песней
вместо Христа
люди
из‐за угла[880].
Знакомство Ерофеева с этой поэмой несомненно. Об этом говорит не только ее присутствие в обязательной школьной программе, но и еще одна прямая цитата: «„Жизнь прекрасна“ – таково мое мнение», соотносимая с «Жизнь прекрасна и удивительна» из «Хорошо!» Аналогия между блоковскими красногвардейцами и двенадцатью апостолами дошла даже до уровня школьного преподавания литературы, так что мы имеем полное право видеть в поэме отражение «блоковско-маяковской» ситуации: неприкаянный Блок ждет, греясь у костра, своих апостолов-красногвардейцев – апостол Петр греется у костра с убийцами, чтобы трижды предать Христа.
Вообще похоже, что свое отношение ко многим поэтическим текстам, легшим в основание поэмы, Ерофеев прямо описал в дневнике 1973 года, начиная, что существенно в данной ситуации для нас, именно с блоковского:
«Не спят, не помнят, не торгуют» у Блока. Чем мы заняты, если спросят, – так и отвечать: Не рассуждаем. Не хлопочем. Не спим, не помним, не торгуем. Но говорим, что сердцу больно. Et cetera[881].
Соединение цитат из разных авторов в единый текст, своеобразный центон, где смысл возникает, прежде всего, из столкновения иной раз прямо определимых (как в данном случае цитата из Блока), иной раз не опознаваемых глазом обычного читателя (как прочие) фрагментов, создает впечатление единого потока, в котором все может быть цитатой, а может ею и не быть.
Продолжим, однако, параллельное путешествие по поэме «Москва – Петушки» и стихотворениям поэтов Серебряного века.
На страницах дневника 1973 года Ф. Сологуб едва ли не самый частый гость. Ерофеев выписывает из его стихов по меньшей мере пять цитат. Напомним, что в приводившемся выше списке сказано, что 8 стихотворений Сологуба он помнил наизусть. Смеем предположить, что наибольшее влияние на поэму оказало стихотворение «На опрокинутый кувшин…», впервые напечатанное еще в 1923 году, однако ставшее знаменитым для читателя конца 1960‐х годов после публикации его в «Литературной газете» в составе подборки, предназначенной В. Н. Орловым для готовившегося, но так и не вышедшего в свет сборника «Поэты начала ХХ века» в «Библиотеке поэта»[882].
Сравним. Сначала текст поэмы:
Мой дух томился в заточении четыре с половиной часа, теперь я выпущу его погулять ‹…› сами видите, как долго я морщился и сдерживал тошноту, сколько чертыхался и сквернословил. Не то пять минут, не то семь минут, не то целую вечность – так и метался в четырех стенах, ухватив себя за горло, и умолял Бога моего не обижать меня.
А вот текст стихотворения Сологуба (с купюрами):
На
