Инженер Бугатти принялся за работу с большим рвением и энергией. Сам Леузон Ле Дюк, часто хворавший от накопившейся усталости, был вынужден время от времени возвращаться во Францию. В Олонецкой губернии его заменял атташе французского посольства Газене, фиксировавший ход работ. Путешественник был очень доволен результатом: удалось добыть однородные блоки для короба саркофага и его внутренней отделки, а также извлечь гигантскую глыбу для крышки и карниза[723].

Когда все эти цельные, гомогенные, красного цвета блоки были извлечены, от каждого из них отделили по куску для сравнения. Когда тон совпадал, блок закрывали и зарисовывали. Чтобы найти 15 подходящих блоков (по версии Бугатти, их было 29), пришлось пересмотреть около двухсот. В результате этих работ окружающий Шокшу пейзаж изменился до неузнаваемости: «Берега Онежского озера, испещренные шахтами, теперь являют собой картину жуткой природной катастрофы, достойной памяти прославленного мертвеца, которому они дали могилу»[724].

А как во Франции восприняли идею создания саркофага из российского камня? Ведь после публикации в 1843 г. книги маркиза Астольфа де Кюстина русофобские настроения были весьма распространены во французском обществе. По словам Леузон Ле Дюка, большинство газет отнеслись к идее создания саркофага из «карельского порфира» враждебно. Кто-то ставил в упрек русское происхождение минерала; другие находили сам «порфир» ломким и хрупким. Писали, будто красный порфир в изобилии можно было найти во многих местностях Франции, и, соответственно, совершенно бесполезно было отправляться за ним в столь далекую экспедицию.

Путешественник вспоминал, что все эти сомнения не повлияли на результат; архитектор Висконти организовал специальный конкурс, дабы самые компетентные специалисты могли высказать свое мнение.

Добыча камня была завершена; оставалась не менее сложная задача: транспортировать его во Францию; этим специально занимался Бугатти. Путь был таков: через Онежское озеро, реки Свирь и Волхов, Ладожский канал, Финский залив, Балтийское и Северное моря, и, наконец, через Гавр по Сене до Парижа. Время года было весьма неблагоприятным для такого предприятия, поскольку осень уже вступила в пору дождей и бурь. В самом начале груз чуть было не погубили на Онежском озере. Едва блоки были погружены на специально подготовленную для этого барку, налетел ужасный ураган; судно накренилось, и многие блоки слетели и затонули.

Большую часть груза удалось спасти, однако транспортировка «порфира» была отложена до следующего года. Наконец после трех сложнейших месяцев пути в 1849 г. камень был доставлен в Париж, на набережную д’Орсе, где им могли полюбоваться горожане. Потом глыбы доставили в Собор Инвалидов, где оставили на верфи еще на два года. Там с помощью паровой машины камню придавали форму саркофага[725].

Работы по созданию саркофага и реконструкции интерьеров растянулись на целых двадцать лет. За это время во Франции успело смениться несколько режимов. Могила Наполеона I была торжественно открыта только 7 апреля 1861 г. архиепископом Парижским в присутствии императора Наполеона III, окруженного принцами крови, маршалами, высшим офицерством, членами Государственного совета и другими важными персонами. Скульптор Висконти до инаугурации не дожил[726].

Что касается Леузон Ле Дюка, то он побывал в России еще в 1852 г. и написал еще три книги о нашей стране: в 1853 г. вышли сочинения «Современная Россия» и «Русский вопрос», в 1854-м – работа «Россия и европейская цивилизация»[727]. Эти публицистические творения были написаны накануне и во время Крымской войны, что во многом определило их антироссийскую риторику. Французский историк М. Кадо считает сочинения Леузон Ле Дюка враждебными России. На мой взгляд, это верно для последних книг путешественника, а вот что касается работы, в которой описывается экспедиция в Россию за «порфиром», то здесь вряд ли можно говорить о русофобской тональности. Это скорее свойственный французским авторам пересказ анекдотов и устоявшихся клише. А то, что дороги у нас плохие и бюрократия труднопреодолимая, мы и сами знаем, но и помощь российских властей и самого императора путешественник от своих читателей не утаил.

Пройдет еще тридцать пять лет, и уже император Николай II будет стоять с непокрытой головой у саркофага Наполеона Бонапарта…

Как мы уже видели, император Николай I, опасаясь проникновения в Россию «тлетворного западного духа», стремился к предельному ограничению контактов с Европой. Непосредственно после Июльской революции российское посольство получило предписание составить список всех пребывавших во Франции российских подданных. Документ был подготовлен к 8 (20) сентября, в списке оказалось около 90 человек. Это была элита Санкт-Петербурга, а также представители других слоев русского общества: предприниматели, отставные военные, торговцы, медики, художники, студенты. Большинство русских подданных покинули Францию в начале сентября. Некоторые не смогли выполнить волю императора по причинам семейного или финансового характера. Они получили императорское разрешение остаться во Франции в качестве исключения. Это были граф Шувалов с семьей, граф и графиня Мусоргские, член Академии наук Остроградский, а также граф Я.Н. Толстой, отказавшийся покинуть Францию[728].

Несмотря на постепенную нормализацию двусторонних отношений царь крайне негативно относился к тому, чтобы русские подданные оставались на территории Франции и особенно Парижа. В соответствии с указом Его Императорского Величества от 27 апреля 1834 г. для российских подданных устанавливался следующий «срок дозволенного пребывания за границей с узаконенным паспортом»: для дворян он составлял пять лет, для «всех прочих состояний» – три года; для более длительного пребывания за границей нужно было получить личное разрешение императора или отсрочку, что было явлением весьма редким[729]. Даже родному брату, великому князю Михаилу Павловичу император не позволил поехать в Париж в 1837 г. Не побывал во Франции и цесаревич Александр Николаевич, совершая в 1839 г. путешествие по Европе.