Сразу после возвращения из Вены герцог вызвал меня к себе в кабинет.

– Ты лгал мне, – сказал он.

Мне показалось, что все в комнате, вплоть до мельчайших корпускул воздуха, как будто застыло. У меня в горле встал ком.

– Лгал, ваша светлость?

– Да, лгал. Выдумывал. Обманывал. Даже сейчас ты изображаешь невинность.

Он узнал про меня. Все предосторожности, принятые перед встречей с Майринком, тщательно оберегаемые псевдонимы – ничего не помогло. Бедржих Збинек, услышав мое имя, проскользнувшее в герцогской болтовне, раскрыл ему мое богемское бесчестье. («Как вы сказали? Сверчок? Ах, Грилли. Да,

я помню одного вора, которого так звали. Сидел в Далиборе. Да, и вот что самое примечательное. Он ведь был карлой».) Я вытер губы рукавом. Обойдется ли все изгнанием? Или меня ожидает новое унижение: сидеть в особо пригнанных колодках на Вайдманнер-платц?

– Прошу вас, милорд. Скажите, чем я вас оскорбил?

– Мой тесть служил императору Рудольфу. – Да.

– Тому самому, которому ты пел дифирамбы. Тому самому человеку, который служил мне примером для подражания.

– Так и было, милорд.

– Он был совсем не таким, как вы его представляете. Ты помнишь эти слова? И кто их сказал? Моя жена, Томмазо. Перед всей знатью – она смеялась надо мной. Покойный император был не таким, каким ты его мне описывал. Он был слабым, впечатлительным, окруженным ворами…

– Ворами?

– Бедржих Збинек рассказал мне про его безумные припадки. Как он растерял свои владения, внимая клевете мошенников и интриганов. Таких, как Ланг… Ланген…

– Но я о таком даже не слышал! Герцог не уцепился за эту удобную ложь.

– Это был порочный человек. Он не женился и не оставил после себя наследника. Проклятие, ну почему ты скрывал это все от меня?!

– Насчет… Рудольфа? Почему я не сказал вам?…

– Правду.

– …насчет императора Рудольфа?

Моя душа преисполнилась ликования, сладчайшего из нектаров! Мое унижение не было раскрыто! Значит, еще не все потеряно.

– Милорд, закат императора, о котором мне было так тяжко слушать, начался уже после моего отъезда. Когда я жил в Праге, там не было и намека на меланхолию. Я всегда говорил правду, в меру своего понимания.

Герцог прикусил губу.

– Ты заставил меня захотеть быть похожим на него.

– Так точно, милорд. Как на мецената. И вы преуспели гораздо больше: ваша коллекция существует, а собрание Рудольфа погибло.

– Но как правитель, Томмазо?…

– А как правитель соперничаете с его триумфами, избегая его провалов.

Между герцогом и его карлой образовалась стена не доверия, и я уже понял: чтобы снести эту стену, мне понадобятся вся моя изворотливость и умения. Он больше не верил моим словам и, кажется, наблюдал за мной непрестанно, словно я в любой момент могу выдать себя – внезапным румянцем или дрожащим веком. Слово «подозрение» стало в замке неофициальным паролем. Мои шпионы докладывали о диких скандалах (в редких случаях словесных контактов) между герцогом и герцогиней. Герцог жаловался, что Мориц фон Винкельбах стал слишком заботлив с его супругой. Хотела ли Элизабета подразнить мужа, флиртуя с обергофмейстером и словно кичась пустотой своего лона? В ответ на эти обвинения герцогиня истово предавалась молитвам. Она просила Господа научить ее терпению; она молилась, чтобы ее муж исполнил свой долг. В качестве последнего аргумента она принялась обвинять мужа в привычке к уединенным противоестественным усладам: это они виноваты в ее бездетности, а не ее плодовитое и покорное тело.

Альбрехт Рудольфус пронесся по двору (потеряв по дороге туфлю, за каковой он вернулся, прыгая на одной ноге в зеленом чулке) и набросился на моего коллегу Бреннера в его мастерской.

– Где эти чертовы автоматы? Я жду их уже десять лет! Ты гут забавляешься со своими шестеренками, а мне нужно править страной.

Перепуганный Бреннер стащил шапочку с головы.

– Тщательное обмуд… Тщательное обдумывание, милорд. Высокие технические требования. Впервые в истории…

Позже, чтобы выместить досаду от герцогского порицания, изобретатель накинулся на своего подручного.

– Какой от тебя прок, Каспар? Я пытаюсь оживить этих детей, а ты их ломаешь. Ты проливаешь суп в их механизм, ты роняешь их на пол. Ты смерти моей хочешь, что ли?

Бедный Адольф: его неприятности зашли дальше, чем герцог себе представлял. Оказалось, что молодой негритенок, который на моих глазах вырос в неблагодарного мужчину и с которым, из-за странного, неприятного блеска в его глазах я обменялся за эти годы всего парой слов, попытался соблазнить одну из служанок Элизабеты. Адольфу Бреннеру об этом происшествии сообщила статс-дама Мария, а затем, с меньшей горячностью, Мартин Грюненфельдер. Каспару следует запретить общаться с невинной девицей.

– Герцогине, – объяснил Грюненфельдер, – не хотелось бы увольнять девушку, в чьих услугах она так нуждается.

– Но как мне заставить его? – Бреммер вытер вспотевший лоб. – Чем я могу на него повлиять?

– Объясните ему, что его поведение крайне опасно, и для вас в том числе, – сказал я, – если уж не хотите пороть.

– Пороть Каспара?!

– Если все дело в похоти, то можно отправить его к кое-каким сговорчивым девицам в городе. Но служанка Элизабеты?! Это ставит под удар всех нас. И для чего, собственно, – чтобы породить бастарда-полукровку?

Адольф Бреннер провел рукой по лысой голове.

– Я не стал бы его за это упрекать, – сказал он.

– Если герцогиня пожалуется герцогу, когда он сам не в состоянии осуществить…

Бреннер попытался сменить тему разговора.

– Ну, хоть с автоматами я почти закончил.

– Они могут двигаться?

Бреннер поморщился, вспомнив о бесконечных хлопотах, которыми творец вынужден окружать свои детища.

– Почти, – ответил он. – Но их лицам…

– …чего-то недостает…

– Твой отец ведь был скульптором?

Во взгляде Бреннера читалась отчаянная мольба.

– Я художник, друг мой, не скульптор.

– Восковое лицо было бы идеально, конечно. Но и нарисованное сойдет.

На том мы с ним и порешили: раз уж не в нашей власти контролировать живых, пусть у бездетного герцога хотя бы появятся долгожданные игрушки. Расставаясь на пороге, мы услышали тяжелые шаги Каспара на лестнице.

– Вам стоит послушаться Грюненфельдера, – прошептал я.