Конни оторвала взгляд от пола и посмотрела мне прямо в глаза. Она знала про страх, сидящий во мне. Знала, что это такое, поскольку тоже испытывала его.

Я прислонился к дверному косяку.

— Что, черт возьми, он сделал с вами?

— Я остановилась в том дешевом отеле, чтобы не выделяться, — пояснила она. — В таком месте, где никто тебя не беспокоит, никто не обращает на тебя внимания. Знаю, люди слышали мои крики, не могли не слышать. Но никто не пришел — ни служащие отеля, ни прохожие с улицы, ни полиция. Все они боялись. Они… они знали, что он такое и почему он там. Боялись его некромантии, его предсказаний, понимаете? Его черной магии, общения с мертвыми. Они боялись его… и неспроста. Последователи называли его Отцом, а другие говорили о нем лишь шепотом. И когда они так делают, они называют его тем, чем он является на самом деле.

Конни медленно поднялась на колени и задрала безрукавку так, что показалась нижняя часть ее грудей. В промежутке между ними и пупком я увидел уродливый символ, буквально выжженный на коже. Примитивное, но до жути детализированное изображение солнца — из круглого центра в разные стороны расходились восемь лучей, формой напоминающих человеческие кости.

— Они называли его Антикристо.

Меня охватила неконтролируемая дрожь.

— Господи Иисусе, — прошептал я, пятясь назад. Я видел уже этот символ раньше, много лет назад, на обложке черной книги, которую Джейми нашел в рюкзаке шрамовника.

— Это древний знак Странника. — Несмотря на катящиеся по лицу слезы, Конни внезапно начала говорить, будто находилась под гипнозом и произносила строки, выученные наизусть. — На протяжении всей истории Странник появляется в рассказах всех религий в той или иной форме. Это может быть ангел милосердия, святой мученик в облике странника или демон в облике человека, демон, обладающий божественной силой.

Шрамовник смотрел на меня сквозь ливень, вскинув руки. Шрамы сновали словно ожившие лианы, скользили по его коже и заключали его в уродливый кокон порока, упадка и разврата.

Грехи всего мира…

— Откуда вы все это знаете? — спросил я.

— Они научили меня, те, кого он посылал по ночам. — Она опустила безрукавку и снова осела на пол. — Они учили меня, пока выжигали это на мне. Мне пришлось выучить это, чтобы я могла рассказать тебе, Фил.

По телу у меня пробежала дрожь. Я не называл ей свое имя. Меня изучал первый детектив, а не Конни. И она, и Томпсон, второй нанятый сыщик, занимались только поисками Мартина. У нее не было ни причин, ни возможностей знать, кто я такой.

— Откуда вам известно мое имя?

После того как она ответила, я оставил ее там, в пустой квартире, с водкой и таблетками, грезами и кошмарами, пулями и слезами. Но пока я ехал по городу, сгорбившись на заднем сиденье такси, меня преследовали видения. Из зловещих глубин собственного разума я наблюдал, как она стоит перед теми двумя большими окнами в гостиной ее квартиры, приставив пистолет к виску. В наших головах, по небу и по переулкам проносились одни и те же грозовые тучи, а внизу, по городским улицам, уворачиваясь от капель блестящего дождя, спешили люди. Теперь цель, поставленная перед ней Мартином, выжженная им в ее плоти, разуме и душе, была достигнута, и я увидел, как Конни кубарем летит сквозь эти окна. Разбивает стекло, падает вниз, устремляясь к тротуару, который скоро окрасится кровью. На одном виске у нее виднеется маленькая черная дырочка, в другом — зияет жуткая рваная рана.

Потом я понял, что это были вовсе не капли блестящего дождя, а осколки стекла, падающие с ложной красотой навстречу судьбе, рожденной из обмана и пролитой крови.

Закрыв глаза, я проиграл в голове последние мгновения, проведенные с ней.

«Мне пришлось выучить это, чтобы я могла рассказать тебе, Фил».

«Откуда вам известно мое имя?»

Сделав очередной глоток водки, Конни злобно ухмыльнулась, как и тогда, когда я только зашел к ней в квартиру.

«Он только что шепнул мне его на ухо».

Мексика. У большинства она вызывает мысли об изолированных курортах, туристических городах, красивых пляжах, разнообразии цветов, энергичных, выносливых людях, коктейлях «Маргарита», еде, границе, отпусках или побегах, новостных репортажах о нелегальной иммиграции, студенческих историях, протеиновых батончиках «Уайлдбар», а также расистских, почерпнутых из дешевых фильмов и мультиков, не соответствующих действительности образах страны и людей. У меня о ней другие мысли. Мои мрачнее, они безмолвны, как утопающие в гравии кладбища, как кости и песок старых пустынь, беспомощно жарящиеся под древним солнцем. Подобны чему-то, медленно тлеющему у самой поверхности, постепенно поглощаемому огнем, еще не успевшим разгореться. Это — оранжевое свечение, скользящее по сигаретной бумаге, пожирающее ее неторопливыми волнами при каждой размеренной затяжке через плотно сомкнутые губы. Мои мысли поглощают меня не целиком, а агонизирующими мелкими фрагментами.

Пока я лежал, потеющий и вымотанный, на убогой кровати дешевого отеля, в открытое окно лились звуки и запахи, вибрации и грехи города. Стены были обшарпанными и потрескавшимися, в пятнах от воды и бог знает чего еще. Полы — пыльными, потертыми и неровными, а потолки низкими и напоминающими закрытую крышку гроба. Ванная в этом приземистом двухэтажном отеле была лишь одна на этаж, хотя прямо в номере, у изножья кровати, находилась отдельно стоящая раковина. Никогда не видел ничего подобного. Несколько минут назад я побрызгал на лицо и шею водой, но жара была такой сильной, что я уже покрылся новым липким слоем пота.

К счастью, мой полет прошел без происшествий, и после приземления в Сан-Диего я сел на междугородный автобус до Сан-Исидро, а затем добрался на такси до границы. Оказавшись там, всего с одним чемоданом, я решил продолжить путь пешком. Я прошел через турникет, и скучающий мексиканский офицер задал несколько рутинных вопросов, быстро проверил мой багаж и пропустил. За зоной досмотра меня поджидала очередь из такси, но я решил передвигаться пешком. Последовав за толпой, состоящей в основном из туристов, я миновал торговый центр, известный как «Плаза Вива», затем пересек пешеходный мост через Тихуана-Ривер, полюбовавшись по пути огромным мексиканским флагом. На другой стороне я продолжил держаться толпы, двинулся на запад по Ферст-стрит, мимо музея восковых фигур и нескольких сувенирных лавчонок. Примерно через полмили добрался до суетливой, гремящей фанфарами улицы Авенида Революсьон, заполненной магазинами, ресторанами, барами и другими туристическими достопримечательностями.

Ощущая себя преступником, проникшим в чужой дом с одними лишь дурными намерениями, я продолжил путь, двигаясь медленно, но верно по шумным и многолюдным улицам, мимо туристов и местных жителей, удаляясь от более оживленных районов в сторону менее посещаемых частей города. Тревога и дискомфорт волнами накатывали на меня. Я ощущал себя здесь чужим, в этом месте мне нечего было делать. Но чем менее благополучными становились окрестности и более оживленным транспорт, тем ближе я чувствовал себя к своей цели. Яркие достопримечательности, привлекающие толпы туристов, уступили место уличным торговцам, больше ориентированным на местных жителей и тех, кто обитал в тени. Тех, кто жил в Тихуане или приехал сюда не для того, чтобы ходить по магазинам и развлекаться на вечеринках. Тех, кого я искал и к которым, как мне казалось, я теперь принадлежал. Я проходил мимо будок чистильщиков обуви и более ветхих и захудалых баров и ресторанов, и рубашка у меня уже покрылась пятнами пота. Тележки и прилавки под открытым небом, где продавалась различная еда, наполняли воздух ароматом специй и жареного мяса. Но я не собирался есть, мне нужно было лишь найти место, где можно остановиться и сориентироваться. Даже архитектура изменилась. Здания с преимущественно плоскими крышами становились все более обшарпанными. Вместо ярких неоновых вывесок и счастливых улыбающихся людей мне все чаще встречались грязное белье, свисающее с металлических перекладин или из окон, и усталые, безрадостные лица. Бездомные, сидящие сгорбившись на углах и вдоль узких, грязных переулков, следили за мной мертвыми глазами, когда я проходил мимо, притворяясь, что не замечаю их.