Тут же оглянулся и остолбенел. Старик держал в руках свой раритетный вальтер, доставшийся ему еще от прадеда, и направлял дуло пистолета в сторону Ксюши.

— А ты думал, я молча буду смотреть, как эти стервы разрушают мою жизнь? — прошипел Ермолаев. — По их вине я похоронил дочь, простился с внучкой, а сейчас теряю тебя, Тимур!

Не в силах вымолвить и слова, тупо качал головой и решительно сделал шаг в сторону моей напуганной до смерти девочки.

— Стоять, Тимур! — вновь проорал старик и выстрелил в дальний угол своего кабинета, напрочь оглушая и принуждая остановиться. — Еще шаг, Тимур, и обещаю не промазать.

Видел, как от ужаса Ксюша только сильнее вжалась в стул и прикрыла глаза. Моя маленькая, хрупкая девочка!

— Чего ты добиваешься? — охрипшим голосом спросил деда. — Чего?

— Другое дело, Тимур! Сядь вон туда, — дед кивнул в направлении кожаного дивана. — И не мешай. Одно неловкое движение и, клянусь, наполню голову этой суки свинцом.

Покорно сел, не отводя глаз от Ксюши, и судорожно соображал что делать дальше. Набрать Горского незаметно от Ермолаева было невозможно. Надежда оставалась на Амирова. Там, за забором, он должен был со временем заподозрить неладное, а значит мне требовалось тянуть время и не дать старику выстрелить вновь.

Удостоверившись, что я не предпринимал никаких действий, Ермолаев слегка расслабился и занял излюбленное место за своим столом, прямо напротив Ксюши.

— Тимур, вот скажи, только честно скажи: что ты нашел в этой замухрышке? Ладно мать ее удалась на славу: смазливая, аппетитная, а эта… — Ермолаев крутил в руках оружие и зловеще улыбался, поедая глазами побелевшую от ужаса девчонку. — Смотреть же не на что!

— Дед, прошу, не надо, — тихим голосом обратился к старику, некогда самому близкому и родному человеку. — Ты же никогда таким не был. Дед!

— Дед? — удивленно посмотрел на меня тот. — Тимур, ты решил вспомнить, что я твой дед? После того, как предал, обокрал, променял на эту дешевку, перешел на сторону моего врага, ты все-таки вспомнил? Зато как ловко забыл по чьей вине сейчас в земле гниют твоя сестра и мать!

Его внезапный, неуместный, бешенный хохот оглушил почище выстрела. Нервный, больной, на грани… Дед сошел с ума и сейчас в этом не оставалось сомнений.

— Отпусти ее, прошу, — снова обратился к старику. — Она ни при чем, дед! Вини Федора, Горского, да даже ее мать, если хочешь, но девчонка не виновата! Слышишь?

Но чем больше выгораживал Ксюшу, тем отчетливее замечал разгорающуюся ярость в черных глазах деда.

Я сделаю, что ты хочешь, — решил зайти с другого конца, подыграть его безумию. — Заберу у Горского сына и перееду к тебе. Будем жить втроем. Обещаю, даже близко не подойду к ней. Никогда. Только пистолет опусти!

Врал, но старался звучать искренне. Это же то, чего добивался старик?

Но в ответ мне прозвучал лишь еще более взвинченный смех.

— Тимур! Общение с этой дурой и тебя идиотом сделало? — оскалился Ермолаев, свободной от пистолета рукой доставая сигарету из портсигара. — На кой мне нужен ее выродок? А? Я решу проблему раз и навсегда! Останемся только мы, как раньше. Ты и я. Мы все исправим, Тимур! Вдвоем!

На мгновение опустив оружие, старик подрагивающими костлявыми пальцами чиркнул спичкой, чтобы закурить зажатую в зубах сигарету. И этой заминки мне хватило, чтобы дернуться к стулу и, отодвинув его резко от стола, встать перед Ксюшей, закрывая собой от Ермолаева.

Сколько раз в этой жизни мне приходилось бояться? За себя, за сына, за родителей… За Тимура и Лероя, Миронова и Реми… Сколько раз мне казалось, что самое страшное позади, но происходило что-нибудь еще? Сейчас о многом было смешно вспоминать… Я боялась высоты и внедорожников под окнами. Переживала измены, предательства, потери. Множество раз была уверена, что больше не поднимусь, что это— конец…

Закрыла глаза, чтобы мысленно абстрагироваться от происходящего и не слышать скрипучий голос старика, раздирающий ушные перепонки своей безумной громкостью и безудержным буйством.

Забавно, но именно сейчас, когда мне стоило бояться, пожалуй, сильнее всего в своей жизни, мне было обидно, но совершенно не страшно.

О том, что никакого адвоката и подписания бумаг не будет и что нога Тимошки никогда не пересекала порог этого дома, поняла почти сразу, как старик начал изливать мне свою душу с дулом пистолета у виска.

Ермолаев не нуждался в деньгах, украденных у него Тимуром, не желал мести Горскому и совершенно точно не собирался воспитывать своего правнука… Единственное, о чем он мечтал, это вдребезги разрушить жизнь моей матери и мою.

Неадекватный, больной, агрессивный… Битый час он пересказывал мне свою жизнь под предлогом ожидания юриста. Смешно, но в каждом слове, пропитанном ненавистью, так и сквозили обвинения в мой адрес. Из-за меня погибла Кира, из-за меня Федор отказался от мамы и назло женился на дочери Ермолаева, а сейчас отбывал срок и, конечно, из-за меня Тимур пошел на предательство и отвернулся от собственной семьи.

Одно старик не учел, что вину свою за все это я давно сняла со своих плеч. Это были не мои ошибки и отвечать за них — не мне.

Ермолаева откровенно бесило мое молчание. Он ходил вокруг меня кругами, то и дело вплотную придвигая холодный металл пистолета к моей голове. Старик мог выстрелить давным-давно, но постоянно медлил: никак не мог насытиться моим страхом и болью, понимал, что убив меня быстро и без свидетелей, он не получит должного удовлетворения от своей мести.

И если в самом начале, я сожалела, что не взяла с собой телефон, то сейчас молила Бога, чтобы Лерой меня не нашел. Моя ошибка не имела права подвергать опасности других людей.

Выдохнула и уставилась вперед. За огромным лаковым столом Ермолаева располагалось окно. Небольшое, покрытое слоем многолетней грязи. Сквозь него все еще пробивался дневной свет, но рассмотреть что-то было практически невозможно. Окно украшали шторы из легкого и воздушного тюля когда-то белого цвета. Сейчас засаленные и с сероватым оттенком они придавали кабинету еще большей неустроенности и неряшливости. Через небольшую щель слегка приоткрытого окна в кабинет врывался холодный свежий воздух, напоминая, что за пределами этого мрачного и проклятого дома все еще течет жизнь, такая желанная для меня в эти минуты.

Такое странное чувство: видеть за окном мир и быть готовой в любое мгновение его лишиться навсегда.

За этими мыслями и постоянным ором старика не сразу уловила стук в дверь, постепенно превратившийся в разрушительные удары, и голос Тимура, проклинавшего старика. Сильнее сжала руками стул, на котором сидела последний час, мысленно умоляя Ермолаева не впускать внука. Я не хотела, чтобы он видел меня такой. Не хотела, чтобы Ермолаев завершил начатое на его глазах. Однако, дед рассудил иначе…