– Вы, русские, все в душе крепостные, знаете только одно:надеяться на милость барина. Ну сама посуди: чего ради Креолка [80] отдаст тебесвою подругу? Кто ты для нее? Русская, одержимая местью француженке? Да онаглазом не моргнув отдаст тебя Фуше [81], ибо мадам Жизель трудилась в России наблаго своей родины, а ты… совсем наоборот! Тут надо придумать что-то другое, илучше всего будет не устраивать общественное судилище, заранее обреченное напровал. Какая-то у тебя болезненная страсть к драматическим эффектам, публичнымобличениям, выяснениям отношений… Я прекрасно помню, какую сцену вы закатили наберегу Березины, непременно решив расставить все точки над «i». Но охранаМальмезона может оказаться проворней и поставит свинцовую точку в твоейочаровательной головке. Лучше пускай наш Всевышний судья предъявляет мадамЖизель обвинения там, на небесах, а наше дело – метко и вовремя ударить этумерзавку отточенным кинжалом. Конечно, еще надо ухитриться и самому живым уйти.

– Нет, – решительно возразила Ангелина. – Нет, этого небудет.

– Чего именно, неразумная? – постучал Оливье согнутымпальцем по ее лбу.

– Ты не будешь принимать в этом участие, я сделаю все сама,– заявила Ангелина с такой решительностью, что Оливье понял: споритьбесполезно.

Он уже знал, что, когда глаза Анжель вот так темнеют, меняясвой нежный фиалковый оттенок на цвет грозовой тучи, с нею лучше несвязываться. Давно миновали времена, когда он вез по заснеженной Россиизапуганное, покорное, а главное – такое молчаливое существо. Со временем Анжельпришла в себя и частенько демонстрировала Оливье твердость и даже жестокостьсвоего характера, а уж язычок ее стал воистину острее бритвы. Особенно дерзкаона стала с тех пор, как овдовела и получила немалое наследство после мужа, ихотя Оливье тоже кое-что перепадало, случались и неудачные дни, когда он отдуши проклинал себя за все свои затеи с завещанием тетушки Марго. Чтоподелаешь, он уже натворил множество глупостей из-за Анжель и ничуть несомневался, что натворит их еще немало.

Так оно и вышло, ибо не кто иной, как Оливье организовал«великое похищение фиалок», которые затем были вывезены за пределы Парижа исброшены в Сену, к великому изумлению жителей южных предместий, решивших,верно, что вся рыба в Сене обернулась фиалками. Все было проделано необычайночетко, все вроде бы предусмотрели, даже то, что в момент появления «цветочницы»бывшую императрицу отвлекут под каким-нибудь предлогом, – однако кто же могпредставить, что Ангелину будет ждать самая настоящая западня? Ведь нетсомнения, что мадам Жизель не только знала об обмане с фиалками, но и ждалаименно Ангелину! А Моршан? Откуда взялся Моршан?!

Его появление было самым большим потрясением, и если с мадамЖизель Ангелина не побоялась бы схватиться не на жизнь, а на смерть, топоявление Моршана перечеркнуло все ее надежды. И вот теперь этот вопрос:предчувствовала ли она смерть?..

* * *

«О господи! – взмолилась Ангелина. – Прими душу мою, но неоставь Юленьку!» Уже не придется Ангелине показать дочке Россию, те места, гдеона была так счастлива с ее отцом. Останется только письмо, которое написалаАнгелина, отправляясь в Мальмезон, и которое получит ее дочь, когда ейисполнится семнадцать. Вырастет, не зная родной страны… Но в этом нужно винитьне только и не столько злой рок, сколько саму себя, свою глупую доверчивость,нерешительность, неразумие. Не было ночи, когда бы не виделось Ангелине вгорячечных видениях ее возвращение в Россию, и все казалось так просто, таквозможно! Да и наяву она проклинала себя за то, что не ускользнула от Оливье,не спряталась в деревне на берегу Березины, не добралась до Санкт-Петербурга,до Коллегии иностранных дел, не отправила весточку отцу, не посоветовалась сумными людьми, которые подсказали бы, как обезвредить Моршана и спасти родныхот его мести…

Да, она была, как и все русские, крепка задним умом.Вдобавок, узнав, что беременна, она и вовсе утратила здравомыслие. Утешало всеэти годы только одно: уж наверняка, рано или поздно, ее месть настигнет мадамЖизель. А теперь… теперь выходит – что? Гнусная графиня солгала? Моршан все этовремя находился во Франции? Ангелина совершенно напрасно принесла себя вжертву? И месть… тоже провалилась? Но откуда же они узнали о «заговоре фиалок»?Как могли проведать, что Ангелина проникнет в Мальмезон? Значит, среди людейОливье есть предатель? Значит, так. И уже не предупредить, никому ничего несказать, не увидеть Юленьку…

Ангелина прижала ладони к губам, чтобы не застонать.Унизиться перед мадам Жизель было для нее хуже смерти, которую та пророчила.Что ей приготовят? Удар тем же самым стилетом, которым она метила в мадамЖизель? Это было бы всего милосерднее, а значит, надежды нет. Милосердие этойтвари? Милосердие Моршана? Об их милосердии мог бы немало порассказатьМеркурий… на том свете. Верно, Моршан удушит ее этими своими ручищами,поросшими рыжими волосами. И надо еще бога молить, чтобы забыл получить с нее«старый должок». Скорей бы уж!.. Серые, ясные глаза дочери всплыли в памятиАнгелины, и она невольно схватилась за сердце. Одно утешение: будущее Юленькиобеспечено, Ангелина обо всем позаботилась. Оливье назначен опекуном ребенка,доверенность на ведение всех финансовых дел находится у поверенного покойногосупруга Ангелины, следовательно, Оливье и Юленька ни в чем не будут нуждаться,а состояние дочери будет неуклонно преумножаться.

Ну что же… такова судьба, и надо встретить свой конец так жедостойно, как Никита.

Ангелина подняла голову, перекрестилась справа налево,по-православному, и, с вызовом глядя то в желтые, кошачьи глаза Моршана, то вчерные – мадам Жизель и воскрешая в памяти сцену расстрела в яблоневом саду,проговорила, как тогда Никита:

– Палите-палите! Только чтоб руки не дрожали! И помните:есть бог! Он наказывает и милует Россию! Дай боже, чтоб эта проклятая войнаскоро кончилась, и помоги нам покарать злодея, поднять разбойников на штыки! Нуа теперь – пли!

Она закрыла глаза, ожидая выстрела, смертельного удара,жестокой хватки на горле, но ничего не произошло.

– С ума сошла! – послышался голос Моршана, и, открыв глаза,Ангелина увидела насмешку на его лице и презрение – в глазах мадам Жизель.

– Ты решила умереть героиней, не так ли? – спросила графиня.– Ты приказываешь мне убить тебя? Ох-ох-ох, какая жалость, но у меня и в мысляхтакого нет! Во всяком случае – пока. Твой час, конечно, настанет… я даже знаю,когда… но теперь тебе даже арест не грозит. Ты уйдешь отсюда, а твои фиалки ясама отдам ее величеству. Надо полагать, они не отравлены?