наткнулись на заставы Тохтамыша, сошлись в рукопашной и было с обеих сторон много раненых, даже убитых. Значит, уже завтра на рассвете его джигиты сойдутся с неприятелем лицом к лицу.

Вдруг тревога охватила его, он отправился искать Хабрау. В походе сэсэн ехал в рядах то одной сотни, то другой. Мерно идут кони. И в плавный их ход, топот копыт вливается звон домбры. В какой сотне Хабрау, там и боевая песня — то звучит приглушенно, то вдруг взлетит дружно.

И сейчас, на отдыхе, сэсэн ложиться не спешит. Собрал вокруг себя джигитов, играет на домбре, напевает кубаир:

Это смерть высоких круч —

Если скроются меж туч.

Месяца и солнца смерть —

Коль зайдут, красны как медь.

Смерть кормилицы-земли —

Если снеги замели.

Для мужчины значит смерть —

Над отчизной вражья плеть.

Притихли джигиты. Аргын, стараясь остаться незамеченным, отошел в сторону, присел на корточки и задумался. В последнее время он свои грубые замашки и жестокость к воинам словно бы забыл. Вдруг порою пройдет по сердцу какая-то печаль ли, тревога ли, и погибший в войсках Орды брат Таргын вспоминается, а задремлет, приходит в сон и изводит его Зумрат, отцова молодая жена.

Все текут и текут строки кубаира, как бурлящая на перекатах река, рокот домбры то взлетает брызгами ввысь, то затихает и идет журчащим круговоротом. «Если спрячешь саблю в ножны, станешь ты рабом Орды. Будешь прятаться от схватки, станешь ты рабом Орды», — поет сэсэн, крепит в джигитах отвагу, зовет их в завтрашнем бою биться с врагом без пощады.

Поначалу Аргын был против того, чтобы Хабрау шел с ними в поход. До домбры, до песни ли в бою? И другие турэ поддержали его, не хотели славного сэсэна отправить прямиком в огонь. Но Юлыш сказал: «Только Хабрау сможет разыскать Айсуака и тех джигитов. К тому же в войсках Тимура есть у него друг. Не такое это дело, освобождение заложников, чтобы можно было обойтись без знакомства», — чем и прекратил спор. Пришлось Аргыну согласиться. А теперь сэсэн здесь, и в том для него утешение. Но и забота; как бы побыстрее, до начала смертного боя, выпроводить отсюда сэсэна.

У Хабрау же свои мысли, свои помыслы. Будет от него польза в бою или нет, но оставить товарищей он не мог. Джигиты в глаза ему смотрят, им нужны слова надежды.

Когда их с правого крыла перевели в центр, на самое острие удара, Хабрау, как и Аргын с Таймасом, понял, что ожидает башкирское войско. Вместе с передовым туменом они полягут первыми. Но разве из-за этого отступит он в задние ряды? Коли останется жив, найдет и освободит заложников. А пока его место здесь — плечом к плечу со своими джигитами.

18

Богара метался, не находя себе места. Больше двух недель миновало, как ушел Аргын, но до сего времени от него никаких вестей. По расчетам бея, Хромой Тимур давно пришел на берега Итиля. Должно быть, эмир и хан уже сошлись в бою, и кто-то потерпел поражение, а кто-то торжествует победу. Но почему же до сего времени нет гонца от Аргына? Ведь условились же! Или самой и две тысячи его ратников остались лежать на поле боя?

С тяжелым сердцем отправил Богара своего сына в путь. Но что он мог поделать? Когда разговор зашел о том, кого поставить во главе уходящего в распоряжение Хромого Тимура двухтысячного войска, большинство турэ уткнулись глазами в землю. Ни один из них не вскочил, не сказал: «Я пойду, почтенный бей!» Он и послал своего сына — дабы показать, что дело, начатое им, надежно. Ладно еще, хватило у бея ума назначить горячему неопытному Аргыну в помощники старого Таймаса-батыра.

Терзается Богара из-за Аргына, из-за томящегося в заложниках Айсуака, но более того — здешние дела всю душу извели. Да и как не извести? Более двадцати тысяч стоят у него в верховьях Демы и Ашкадара, и держать их в узде с каждым днем становится все трудней. Какой отряд ни возьми, воины не ладят между собой, ссоры вспыхивают по любому пустяку, даже порой доходит до сабель. И ни уговорами, ни наказанием их не осадить, не утихомирить. Оно и понятно: когда войска топчутся на одном месте, воины изнывают от безделья и неизвестности, падает дисциплина. Слышно, что джигиты из дальних земель ропщут: «Зачем нас на коней посадили, если на привязи решили держать? Мы тут будем стоять, а там кто-нибудь наши аулы захватит!» — и хотят разъехаться по домам.

Первым здесь оказался опять Байгильде. Как только понял, что Богара решил окончательно порвать с Ордой, а идти на Тимура у него и в мыслях нет, забрал сотню своих сайканских джигитов, остававшихся в его подчинении, и бежал из лагеря. Не послушался бей Татлыбике. Она предупреждала: «Не верь Байгильде, за каждым шагом этого головореза нужно следить. А самое верное — убрать с дороги». Теперь уже и другие сайканы ходят угрюмые и при виде бея отводят глаза.

Даже Юлыш, и тот не хочет ждать, не терпится ему, поднять саблю на хана. Уж не сомневается ли он в расчетах Богары? Не потому ли твердит все: «Нужно слать гонцов к табынцам и юрматинцам. Если и они поднимутся, не страшны нам ни Тохтамыш, ни Тимур»? А Богара думает иначе. Юрматы, табын, гайна — племена воинственные, драчуны изрядные. Сесть-то на коней они сядут, но потом, когда падет Орда, каждый из них начнет перед другими заноситься, захочет подчинить себе все башкирские земли. Нет, таких опасных помощников Богаре не нужно. Сначала, пользуясь тем, что хан и эмир вцепились друг другу в глотку, он создаст на Южном Урале свое государство и уж потом, поглаживая по головке, подомнет под себя одного за другим и юрматинских, и табынских забияк.

А вот войскам действительно нельзя сидеть в безделье. Может, отправиться следом за Хромым Тимуром к Итилю? «Здравствуй, великий эмир, войско, что ты просил, я привел под твою руку. Что прикажешь?» Дальше и гадать не надо. Хромой царь бросит башкир в самое пекло боя. Нет, такой глупости бей не сделает. Войско ему самому нужно.

В эти-то беспокойные дни от минского турэ Янбека и прибыли гонцы.

По их словам, пятнадцать дней тому назад возле речки Кондурча между войсками Тимура и Тохтамыша случилась великая сеча[43].

Бесчисленные рати