Де Анжелис в несколько шагов очутился рядом с ним. Губы его сложились в улыбку, но глаза оставались пустыми и холодными.

— Если мне не удалось сговориться с вами о сотрудничестве… может быть, я отвезу вас к человеку, которому это удастся?

Кто бы ни устраивал перелет, ЦРУ или Ватикан, они хорошо поработали. Вертолет приземлился на базе воздушных сил Турции под Карачасу, чуть к северу от места, где подобрали Рейли. Там они с де Анжелисом пересели на прибывший за ними из Даламана «Гольфстрим-IV» и быстро оказались в Италии. Иммиграционный и таможенный контроль в Риме прошли мгновенно, так что меньше чем через три часа после того, как монсеньор материализовался из пыльного облака в турецких предгорьях, они уже мчали по Вечному городу в комфортабельном черном «лексусе» с кондиционером и затемненными стеклами.

Рейли не отказался бы от душа и возможности переодеться в чистое, но де Анжелис спешил, и потому пришлось довольствоваться умыванием на борту самолета, штанами военного образца и серой футболкой, добытой на интендантском складе турецкой базы. Рейли не жаловался. Военная форма все же лучше гидрокостюма, а главное, он тоже спешил. Его все больше беспокоили мысли о Тесс. Он хотел ее найти, хотя сам не знал точно, зачем. И не был уверен, что не зря согласился принять приглашение монсеньора: вместо этого путешествия к неизвестной цели Рейли предпочел бы вернуться в Турцию, и чем скорее, тем лучше. Но теперь уже поздно было переигрывать. По настойчивой уверенности де Анжелиса он догадывался, что предстоящая встреча — не пустой каприз.

Купол Святого Петра он заметил еще с самолета, а теперь, из «лексуса», пробирающегося по забитым полуденным улицам, увидел его снова. Собор возвышался впереди, колоссальный купол величественно вырастал над дымным городским пейзажем. Титаническое здание неизбежно должно было внушать трепет даже самому закоренелому атеисту, но Рейли смотрел на него со злобой обманутого. Он не так уж много знал об этом величайшем из храмов мира — только то, что в нем находится Сикстинская капелла и что он был возведен на костях святого Петра, основателя Церкви, похороненного здесь после того, как его распяли вниз головой за веру. Глядя на огромный купол, Рейли вспоминал великие шедевры искусства и архитектуры, вдохновленные этой религией: фрески, статуи, алтари, созданные по всему миру последователями Христа. Он думал обо всех детях, лепечущих молитву перед сном, о миллионах прихожан, каждое воскресенье собирающихся в церкви, о больных, просящих об исцелении, о тех, кто молит Бога за душу навсегда ушедших любимых. И все они обмануты? Все это — ложь? И хуже того — Ватикану это было известно с самого начала?

«Лексус» подъехал по улице Порта Анжелика к воротам Святой Анны, и часовые швейцарской гвардии в яркой униформе мгновенно распахнули перед ними кованые створки ворот. В ответ на короткий кивок монсеньора им знаком разрешили въехать в самое маленькое на планете государство. Рейли оказался в самом сердце католического мира.

Машина остановилась перед каменным портиком, и де Анжелис тотчас же вышел из нее. Вслед за ним Рейли поднялся по низким ступеням в торжественный полумрак вестибюля. Они быстро прошли по каменным плитам коридоров, через тускло освещенное высокое помещение, поднялись по широкой мраморной лестнице и остановились наконец перед резной деревянной дверью. Монсеньор, сняв темные очки, сменил их на прежние — с тонированными стеклами. На глазах у Рейли он, словно великий актер перед выходом на сцену, преображался из беспощадного тайного агента в скромного священника, объявившегося несколько дней назад в Нью-Йорке. Окончательно удивив Рейли, он глубоко вздохнул, прежде чем отчетливо постучать в дверь костяшками пальцев.

Из-за двери сейчас же мягко отозвались:

— Avanti![6]

Де Анжелис открыл дверь и вошел первым.

Стены похожего на пещеру помещения были от пола до потолка заставлены книжными полками. На простом паркете «елочкой» не было ковра. В углу у каменного камина стояла большая шенилевая софа и два таких же кресла.

Спиной к высокому, во всю стену, окну размещались письменный стол и тяжелый мягкий стул. Еще три стула с гнутыми спинками стояли напротив. В комнате находился один человек: грузный и властный на вид, с густой сединой в волосах, он поднялся, чтобы поприветствовать де Анжелиса и его гостя. Лицо его было торжественно-сурово.

Де Анжелис представил Рейли кардинала Бруньоне, и они обменялись рукопожатием. Ладонь кардинала оказалась неожиданно твердой, и Рейли ощутил на себе его пристальный, изучающий взгляд. Не сводя глаз с гостя, Бруньоне обменялся с монсеньором несколькими непонятными для Рейли словами на итальянском, затем обратился к нему:

— Пожалуйста, садитесь, агент Рейли. — Кардинал указал на софу. — Надеюсь, вы примете мою благодарность за все, что вы уже сделали и продолжаете делать в этом злосчастном деле. А также за то, что согласились прибыть сюда.

Как только Рейли занял предложенное место, а де Анжелис — свободный стул, Бруньоне, не тратя слов на праздную болтовню, перешел к делу.

— Мне сообщили собранные о вас сведения, агент Рейли.

Тот покосился на де Анжелиса, смотревшего в сторону.

— Я слышал, что вы человек, достойный доверия, не поступающийся своими убеждениями.

Рослый священник замолчал, уставив внимательные карие глаза на Рейли.

Рейли тоже не стал вилять:

— Я просто хочу знать правду.

Бруньоне склонился вперед, сложив перед собой широкие крестьянские ладони.

— Боюсь, что правда именно такова, какой вы боитесь.

После короткой паузы он тяжело поднялся со стула, сделал несколько тяжелых шагов к окну и застыл спиной к ним, щурясь от солнечного света.

— Девять человек… девять дьяволов! Они явились в Иерусалим, и Балдуин дал им все, чего они пожелали, думая, что они на нашей стороне, что они помогут нам распространить нашу веру.

Он издал звук, который при других обстоятельствах сошел бы за смешок, но Рейли видел, что он — лишь внешнее выражение внутренней боли. Голос кардинала превратился в басовитое рычание.

— Глупец, он поверил им!

— Что они нашли?

Бруньоне порывисто вздохнул и повернулся к Рейли.

— Дневник. Очень подробный и личный дневник, своего рода евангелие. Написанный плотником по имени Иешуа из Назарета. — Он пронзил Рейли взглядом и закончил: — Написанный… человеком.

Рейли почувствовал, как что-то сжало ему грудь:

— Только человеком?

Бруньоне мрачно кивнул, широкие плечи его вдруг ссутулились, будто под тяжелой ношей.

— Судя по его собственноручному писанию, Иешуа из Назарета — Иисус — не был Сыном Божьим.

Эти слова, казалось, целую вечность отдавались в сознании Рейли, прежде чем камнем упасть на сердце. Он вскинул руки, обвел ими вокруг себя.