– Что теперь? – спросила Тресси, когда этот труд был завершен.

– Прежде я этим никогда не занимался, но, думаю, нам нужно измерить шагами длину и ширину участка, а также определить, далеко ли он от ручья и от большого тракта.

– Кто из нас поедет в город?

– Если вспомнить о нашей недавней стычке с жителями Лаймы, поездка в город может обернуться немалыми неприятностями – так что поеду я. И возьму с собой это золото, чтобы показать кому следует в заявочной конторе. Там и скажут, что нам делать дальше.

Тресси невольно хихикнула:

– Бьюсь об заклад, что к завтрашнему утру на этом ручье будет не меньше народу, чем в ущелье Альдер!

– Да уж, слухи о золоте разносятся, как на крыльях.

Рука в руке они пошли обратно к лагерю, прямо по воде.

– А знаешь, – сказала Тресси, – отец ведь тоже может прослышать о нашей находке. Вот будет здорово, если это золото поможет нам его отыскать!

– Черт возьми, да можешь ты хоть на минутку позабыть о своем треклятом папаше?!

Рид тотчас пожалел об этой вспышке, но слова Тресси разбивали вдребезги все его радужные планы. Он просто не мог не броситься на их защиту.

Девушка замерла как вкопанная по колено в воде.

– Нет, Рид Бэннон, не могу. Он убил мою маму, а такие вещи, знаешь ли, очень трудно выбросить из головы. Вряд ли у меня получится просто взять да и забыть о нем.

– Он приложил немало стараний, чтобы у тебя это получилось, – отрезал Рид.

Он выбрался из воды и широкими шагами пошел дальше. Тресси молча смотрела ему вслед. Даже если они отыщут самородок размером с лошадиную голову – и тогда в их жизни ничего не изменится. Похоже, они с Ридом вечно обречены ссориться из-за поисков отца.

– Оставайся со своим драгоценным золотом! – крикнула она, догнав Рида. – А я отправлюсь на поиски одна!

– Не мели чепуху. В одиночку ты и недели не протянешь.

– Ах, вот как! Что ж, Рид Бэннон, до встречи с тобой я неплохо справлялась одна, а значит, справлюсь и впредь. Мне это золото не нужно – можешь оставить его себе.

– Попробуй только сбежать, детка. Смотри, доиграешься – свяжу, – негромко проговорил Рид. – Честное слово, не шучу. Ни за что на свете я не отпущу тебя одну скитаться в этих богом забытых краях, и мне наплевать, что ты об этом думаешь.

– Ты не посмеешь! – дрожа от злости, выпалила Тресси.

– Еще как посмею – причем ради твоего же блага.

– Что ж, посмотрим!

С этими словами Тресси принялась лихорадочно, кое-как швырять свои пожитки на валявшееся у костра одеяло. Рид молча наблюдал, как она неуклюже стягивает углы одеяла. Взвалив узел на плечо, Тресси потянулась к седлу, но поняла, что не сможет унести и то и другое. Тогда она отшвырнула узел и побежала к мирно пасшейся неподалеку кобылке. На бегу в ее башмаках громко хлюпала вода.

– Тресси! – повелительно окликнул Рид и бросился следом. Кобылка уставилась на них круглыми глазами и удивленно попятилась.

Стиснув зубы, Тресси прикрикнула на чалую и принялась седлать ее. Гнев бушевал в ней, начисто лишая здравого смысла. Ее почти мутило от страха, что Рид так и позволит ей уехать, но пути назад уже не было.

– Ты же знаешь, я этого не допущу, – вполголоса, почти бесстрастно предостерег он.

– Ну и не допускай! – огрызнулась Тресси, затягивая подпругу.

– Ты забыла подложить попону, – хладнокровно напомнил Рид.

Тресси задохнулась, словно ее хлестнули плетью. Она рывком развернулась к Риду, стиснула кулачки… и разрыдалась.

– Боже, и зачем только я тебя встретила? Почему не умерла там же, в хижине, вместе с мамой? Как только мог отец так с нами поступить? Я его ненавижу, ненавижу, ненавижу и хочу сказать ему об этом в лицо. Я хочу, чтобы он умер, слышишь? Я хочу, чтобы он умер, умер, умер!

Рид шагнул к ней и крепко сжал в объятиях – упрямую, злую, дрожащую от неукротимой ярости.

– Не говори так, любовь моя. Не надо. Ну, успокойся же, успокойся! Ты ни в чем не виновата, слышишь? Нельзя всю жизнь винить себя в том, что случилось! Послушай меня, детка, хорошо?

– Нет, нет, нет! Я ни в чем не виновата!

– Знаю, детка, но ты-то на самом деле считаешь иначе, оттого и мучаешь себя, ища мести. Забудь об этом, слышишь, Тресси? Забудь, и начнем жизнь сначала. Нашу жизнь.

У Тресси подкосились ноги.

– Не могу, – слабо всхлипнула она. Охваченный состраданием, Рид легко подхватил ее на руки и понес, как ребенка, к костру. Если он сейчас не дрогнет, не сдастся, то в один прекрасный день, быть может, и завоюет эту упрямую женщину-дитя. Тресси слишком требовательна к себе, требовательна, как никто на свете. Если они не отыщут Ивэна Мэджорса, чтоб ему провалиться, девочка так и не найдет себе покоя. Эх, попался бы ему в руки этот Мэджорс! Рид хорошенько поколотил бы его, а потом погнал к Тресси, заставив покаяться в своем злодеянии. А уж после гнал бы стервеца пинками до самой Миссури.

Тресси свернулась калачиком на одеялах у костра и не сводила с Рида влажных, заплаканных глаз.

Он легонько поцеловал ее в уголок припухших губ и делано-шутливым тоном спросил:

– Ну что, связать тебя или не надо?

Девушка помотала головой:

– Ты бы этого все равно не сделал.

– Верно, не сделал бы, но ведь ты, детка, напугала меня до чертиков. Не мог же я просто стоять и смотреть, как ты собираешься свернуть себе шею. Клянусь богом, любовь моя, худший враг твой – ты сама. Ты, верно, и на свет-то родилась ножками вперед, чтобы усложнить себе жизнь с первого же дня.

Тресси слабо хихикнула:

– Да ну тебя! Что за глупости ты несешь?

– Чистая правда, детка. Должен же кто-то объяснить тебе, что ты слишком часто бываешь не права. Просто непозволительно часто.

– Ты ведь сам говорил, что никто не в силах заставить человека поступать вопреки его желаниям.

– Нечего бросаться в меня моими же собственными словами. Ты отлично понимаешь, что я имею в виду. Что бы ни натворил человек – в том числе и твой заблудший папаша, – за все в ответе только он сам. Нельзя брать чужую вину на себя, нельзя перекладывать свою на чужие плечи. Когда-нибудь ты это поймешь.

– О, я это и сейчас понимаю, – мрачно сказала Тресси, – только согласиться с этим никак не могу. И вообще, откуда ты только взялся, такой умный?

Рид легонько очертил ее губы кончиком большого пальца.

– Вовсе я не умный, детка. В своей жизни я натворил много такого, о чем после пожалел, но теперь уже ничего не исправишь. Приходится жить таким, каков есть. Ох, Тресси, как бы я хотел быть достойным твоей любви!