Очень удачно встретились мы. В коридоре, неподалеку от его кабинета. Наверное, к кому-то из замов своих заходил, анекдоты рассказывал. Веселый, еще не пьяный, но уже прилично поддавший.

Времени — начало девятого вечера, зима пятидесятого года, уже сгорел в крематории безвестный бродяга профессор Лурье, но Лютостанского я еще не знаю, он сидит в бюро пропусков, выписывает своим букворисовальным почерком удостоверения чекистам, и Минька Рюмин еще только старший следователь, но уже заражен мною делом врачей-убийц, ои горит и топочет от нетерпения ногами, а начальство еще не знает плана, его надо доиграть, оформить и представить в нужном виде, в подходящую минуту и в надлежащие руки.

— …Какие же у нас подвиги, товарищ генерал-полковник? Корпим над бумажками помаленьку. Это раньше вы меня для боевых дел привлекали, а теперь я клерк. Форменных штанов от срока до срока не хватает — на стуле протираю…

Абакумов засмеялся, хлопнул меня поощрительно по плечу:

— Не прибедняйся, обормот! Я тобой доволен. Хорошо соображаешь, собачий сын, стараешься. А мастеров по автокатастрофам или внезапным самоубийствам у нас хватает. Ладно, идем ко мне, покалякаем чуток…

Обнял меня за плечи и повел к себе в приемную, которую мы называли «вагон» — бесконечно длинный зал, уставленный по стенам откидными стульями, на которых сейчас катили в будущее десятка два генералов под пристальным взором полковника Кочегарова, личного адъютанта министра.

Кочегаров за столом с дюжиной разноцветных телефонов был и впрямь похож на ваговожатого: нажимал кнопки на номерном пульте, объявлял что-то по селектору, а кроме того — снимал одну трубку, другую придерживал плечом около уха, третью бросал на рычаг. Очень озабоченный вид был у этого толстожопого монстра.

Враз хлопнули сиденья откидных стульев, генералы вытянулись «смирно» и с нескрынаемой завистью воззрились на мое плечо, где покоилась мясная министерская длань. Боже мой, чего бы ни отдали они на свете, лишь бы поменяться со мной местами и подсунуть свое трепещущее от волнения и любви плечико под сень абакумовской руки! Они ведь не зря сидели на откидных стульчиках. Не знаю уж, кто это придумал — Ягода, Ежов или Лаврентий — поставить в приемной министра государственной безопасности СССР не обычную дорогую канцелярскую мебель, а полированные откидные стулья. Как в киношке. Чуть привстал, пошевелился не так, забыл, ослабил контроль за местом — хлоп! С сухим треском выскакивает из-под тебя сиденье. И эти юркие, ненадежные места добивали их окончательно, потому что все они — два десятка генералов — не знали, зачем их вызвал министр. По текущим делам? Или с отчетом? С повышением? Или с жутким разгоном? С понижением? Или?..

В прошлом году около этого стола вагоновожатый Кочегаров по приказу министра на моих глазах сорвал с генерал-майора Ильина погоны и отправил его под конвоем в подвал. Блок «Г» Внутренней тюрьмы. И сейчас все пытались заглянуть Абакумову в глаза, понять, зачем их вызвали — за милостью или опалой, угадать, сколько им еще сидеть на откидных стульчиках, — но все напрасно.

Абакумов шел со мной в обнимку через приемную, глядя поверх генеральских шпалер — чуть прищурясь, брезгливо и равнодушно. Выскочил из-за стола Кочегаров, тряся уродливо-жирными ляжками, будто в ватные штаны одетый:

— Никто не звонил, Виктор Семеныч. Все тихо…

Величаво, еле заметно, как настоящий вельможа, кивнул ему Абакумов, подтолкнул меня в распахнутую дверь кабинета и милостиво разрешил:

— Садись… Сейчас по рюмцу врежем…

Хороший был кабинетик у Виктора Семеныча. Ведь вначале планировали не кабинет, а зал заседаний. Зал заседаний правления страхового общества «Россия». Ох уж эти беззаботные страховщики! От любых бед, от всяческих напастей обещали защитить. Оплатить, компенсировать. Дом шикарный на Лубянской площади отгрохали, зал для правления воздвигли — загляденье. Дубовые черные балки по деревянному потолку, панели на стенах, камин из финского гранита, люстры хрустальные, необъятные.

Вот только с верховным страховщиком, небесным, забыли посоветоваться, и въехал в зал заседаний правления страхового общества «Россия» Феликс Эдмундович Дзержинский. И пошел страховать!.. А за ним — Менжинский. А за ним — Ягода. Потом — Ежов. А теперь восседает за зеленым столом размером с теннисный корт Виктор Семенович, тоже главный страховщик России. Молодцы-страховщики! И мы ребята не промах! Мы — страховые агенты.

Ох, и нагнали страху на всю страну, всю житуху державы превратили в сплошной страховой случай, скромное страховое общество «Россия» преобразовали во всемогущее Российское Общество Страха. Госстрах. Госбезопасность. Госужас. Одно плоховато: застраховав всех, мы и себя запугали до смерти. Пугая других, сами стоим по горло в ледяной каше ужаса.

И никому и никогда нет отсюда выхода — страховка пожизненная и охватывает все: имущество, волю, членов семей, здоровье и жизнь. Мир не знал такого страхования…

Абакумов достал из серванта черную бутылку без этикетки, разлил по фужерам, коротко приказал:

— Будь!..

И плеснул в себя янтарную влагу. И я не задержался. Похрустел министр станиолевой оберткой шоколада «Серебряный ярлык», откусил прямо от плитки и подвинул мне по столу оставшийся кусок. О неслыханные знаки милости! Что-то серьезное мне предстоит!

— Над чем трудишься? — спросил Абакумов.

— Да есть одна разработочка интересная, товарищ генерал-полковник, — начал я осторожно: мне надо было очень аккуратно прощупать его отношение к делу врачей, пропальпировать его планы. — Человечек некий сигнализирует мне, что евреи наши зашевелились…

Абакумов засмеялся:

— Евреи всегда шевелятся. Профессия у них такая… А чего хотят?

— Пустяков: государственности. Своей республики.

— Так у них же есть?! — удивился Абакумов. — Мы ведь им в Биробиджане нарезали область!

— Говорят они, что очень далеко и очень холодно. Хотят в Крыму…

— Что-о? — рассердился Абакумов.

— В Крыму — вместо выселенных татар. Туда, дескать, можно будет легко собрать всех евреев страны и учредить семнадцаую союзную республику.

— А палкой по жопе они не хотят? — спросил меня Абакумов так грозно, словно ходатаем за создание Еврейской союзной социалистической республики со столицей в Севастополе выступал именно я.

— Наверное, не хотят, — смирно ответил я и добавил: — Но дать крепко придется.

— А кто там да что?..

— Большинство почему-то врачи, медицинские профессора. Несколько литераторов. Какие-то инженеры…

Конечно, я не был ходатаем за создание Еврейской республики. Я был просто создателем этой воображаемой страны. Она мне была нужна как постамент под мой художественный шедевр — заговор врачей с целью убийства Великого Пахана.

Поэтому я велел своему агенту, журналисту-осведомителю Рувиму Заславскому, распространить идею Еврейской республики в Крыму среди жидоинтеллигентов, поясняя, что эта идея, мол, исходит от властей. Мол, во-первых, из дипломатических соображений, во-вторых, с целью противовеса сионистскому влиянию Израиля и, в-третьих, для окончательного успешного решения еврейского вопроса — власти заинтересованы в создании процветающей республики евреев в Крыму. И надо, чтобы представительная группа видных евреев обратилась с соответствующей просьбой к Пахану. А он, мол, конечно, разрешит, тем более что шикарный полуостров — можно сказать, сплошной курорт — после изгнания оттуда предательской татарвы совершенно пустует.