– Да любым, мисс, – промямлила она, изумленно глядя на меня.

– Именно так я и думала. Около дома привязана лошадь. В седельной сумке вы найдете бумагу, перо и чернила. Не могли бы вы принести их мне?

Мельком взглянув на Джона, она кивнула, но не тронулась с места.

– Мне некогда ждать, – качнув стволом мушкета, добавила я, и она стремительно выскользнула в дверь на поливаемую дождем улочку, – оказывается, вы все-таки обучены грамоте, – бросила я Джону, – это ваша очередная распутница?

Он взирал на меня со злобной ненавистью.

– Нет.

– Сколько денег дал вам Роджер?

– Не ваше дело.

– Да, это дело достойно иска о нарушении общественного порядка, оно уголовно наказуемо. Так сколько?

Выпятив нижнюю губу и прикрыв глаза веками, он стойко хранил молчание.

– А что для вас выгоднее: деньги или эль? Я владею пивоварней. Если вы выполните мои указания, то ежемесячно вам будут присылать бочку пива. – Его глаза раскрылись, он явно заинтересовался моим предложением. – Я догадываюсь, на что вы тратите деньги. Если только вы не предпочитаете бренди? Вино? Что вы хотите?

– Откуда мне знать, что вы сдержите слово?

Я выпустила ошейник Пака, и он подался вперед, щелкнув мощными челюстями. И что только Алиса нашла в этом мелочном эгоистичном человеке?

Тихо вернувшись в дом, женщина, не сводя взгляда с собаки, робко вручила мне то, что я просила. И, освободившись от своей ноши, тут же убежала вверх по лестнице.

– Говорят, собаки отлично улавливают запах страха, – сообщила я Джону, – на вашем месте я попыталась бы скрыть его. Однако я понимаю, как это сложно, если вы пребываете в ужасе. Знаете, Джон, я тоже боюсь, но я боюсь того, что мою подругу повесят за преступление, которого она не совершала. И не только Алису: ее хорошую знакомую тоже могут повесить за то, что она пыталась спасти жизнь вашей дочери.

Я окинула взглядом унылую комнату, провонявшую горелым жиром и элем, ее сырые голые стены, ничуть не защищавшие от холода, и зябко поежилась. Ребенок не мог выжить в таких условиях. Возможно, раньше, при жизни жены Джона, дом выглядел более уютным и ухоженным, и они заворачивали их новорожденного младенца в чистые пеленки, а в гостеприимно открытую входную дверь заходили соседи, чтобы поздравить их с благословенным даром.

– А ежели я не стану ничего писать? – Он шмыгнул носом. – Вы пристрелите меня?

– Да. Или вы предпочтете быть разодранным моей собакой?

Взгляд его темных глаз переместился с меня на Пака. Убедительно кивнув, я вручила ему бумагу и перо. Он вздохнул, положил бумагу на столешницу приземистого буфета и, склонившись над ней, разгладил лист бумаги в скудном свете свечи.

– Чего писать-то?

– Правду.

Дрожа от холода, я стояла и ждала, пока он, поскрипывая пером, выписывал свои признания неровными, едва читаемыми каракулями. С улицы до меня доносились только пофыркиванье лошади и шум дождя. Моя грудь сжималась от страха и облегчения, и я уже представляла дальний путь, в который мне предстоит отправиться утром. Я собиралась вернуться в Готорп, поспать несколько часов и еще до рассвета опять выехать в Ланкастер.

Джон Фолдс передал мне свои показания, и я быстро прочитала их.

– Добавьте свидетельства оправдания Кэтрин Невитт, – велела я, – ей предъявлено такое же обвинение.

– Я вам не писатель, чтобы строчить тут целые сочинения.

– Вы напишите то, что необходимо. Дописывайте.

– Ну вот, – буркнул он, – этого достаточно?

– Не знаю, – ответила я, взяв у него бумагу, сложила ее и убрала в сумочку, – Но вам лучше надеяться именно на это.

– В каком смысле?

– Если этого окажется недостаточно, то я могу нанести вам еще один визит, и не рассчитывайте, что тогда я буду в настроении торговаться с вами. Ассизы начнутся утром, и вам следовало бы по-мужски осознать, что вы натворили своим лживыми показаниями. Спокойной вам ночи.

Я отвернулась, направившись к выходу. На улице лил дождь.

– А если ту распутницу все-таки повесят, я буду получать свой эль?

Не оборачиваясь, я остановилась на пороге и отпустила ошейник Пака. Джон Фаулдс успел заметить лишь промельк рыжего отлива и блеск зубов, когда пес набросился на него и вонзил зубы в его руку. Взвизгнув от ужаса, Джон принялся чертыхаться, раскачиваясь из стороны в сторону и сжимая прокушенный локоть. Темная кровь проступила на грязной белой рубахе. Я тихо позвала Пака, и он послушно вернулся ко мне. Оглянувшись напоследок, я смерила взглядом этого слабовольного и дрожащего труса, которого Алиса когда-то любила.

– Да, вы будете получать обещанный эль, – сказала я, – раз моя собака не захотела убивать вас, то это сделает он. И чем медленнее, тем лучше.

* * *

Часом позже стало понятно, что я заблудилась. Я намеревалась проехать в западном направлении по берегу реки до самого Готорпа, но из-за сильного шума дождя не смогла услышать журчание речного потока, не говоря уже о непроглядной тьме. Луна скрылась за тучами, и теперь я смутно различала лишь темные очертания деревьев да грязную дорогу.

Я промокла. Лошадь тоже промокла и, печально переставляя ноги, время от времени протестующе останавливалась. Такой же усталый Пак тащился рядом с нами, его мокрая шерсть потемнела. Мой живот, казалось, потяжелел безмерно, и сердце колотилось, несмотря на то что мы двигались с черепашьей скоростью. Я поворачивала то налево, то направо, в надежде найти широкую дорогу, проложенную между деревнями. Все мои мысли сосредоточились на сохранении двух документов, спрятанных в складках юбок: моим свидетельским заявлением и признательным показанием Джона Фаулдса. Если они промокнут, то все пропало. На душе у меня было муторно, возможно, от подступающего отчаяния, но я не собиралась сдаваться. Нет, я не стану плакать; я найду дорогу домой, даже если мне понадобится для этого весь остаток ночи. А утром поеду в Ланкастер, предстану перед судом, и мой звонкий голос разнесется по залу, заявляя о невиновности Алисы, и все будут слушать меня, и в итоге ее цепи с лязгом упадут на пол, и она выйдет на свободу.

Стараясь защитить свой живот, я привалилась к лошадиной шее, мы еле-еле продвигались по лесу, со всех сторон окруженные черными стволами деревьев, струи дождя стекали по моей шее, но вскоре начался кошмар.

Лошадь внезапно остановилась, словно чего-то испугавшись, и тогда я услышала угрожающее хрюканье. Тихое, но отчетливое, прорезающее шум дождя. Волна холодного страха окатила меня, голова закружилась. Я зажмурилась и опять открыла глаза, проверяя, не уснула ли я, однако хрюканье не затихло: я безошибочно узнала его, мне так часто приходилось слышать его, однако до сих пор только во сне. Но сейчас я бодрствовала и блуждала одна в самом настоящем лесу. Пак залаял, и из темноты послышалось тихое повизгивание, опять сменившееся чавканьем и хрюканьем, животные подошли ближе, но я никого не смогла разглядеть на земле. Сжав бока лошади, я прикрикнула на нее, но она лишь испуганно топталась месте, и я почувствовала, как она на что-то наткнулась, заржала и взвилась на дыбы… а я начала соскальзывать назад.