Прошло еще несколько минут. Я напряженно вглядывался в линию горизонта в надежде увидеть возвышающиеся из воды на фоне звезд темные очертания. Там что-то было. Что-то большое и темное, приподнятое над водой с одной стороны. Иводзима! Мы добрались!

Я пошел на снижение, Сига и Сираи следовали за мной. Мы начали кружить над погруженным во мрак островом. Из темноты вдруг показались четыре едва различимых огонька. Мне они показались ярко горящими сигнальными огнями. Свет фонарей вдоль посадочной полосы основного аэродрома. Они ненадолго зажглись, указывая нам путь к приземлению. Находящиеся на острове узнали наши самолеты по звуку моторов. Я почувствовал огромное облегчение, тело обмякло, внезапно избавившись от напряжения, владевшего мной все три часа, ушедших на обратный полет.

В свете четырех фонарей посадочную полосу почти не было видно. Обычно горели двадцать фонарей, но бомбардировки уничтожили их. Четыре фонаря или сорок, мне было наплевать! После того, через что нам пришлось пройти, я был готов приземлиться в полной темноте. Вскоре я приземлился и стал выруливать, уступая место на полосе следовавшим за мной истребителям. Фонари погасли.

Толпа летчиков и механиков подбежала к нашим самолетам. Несколько секунд я наблюдал за ними, мне было стыдно смотреть в их лица. Спрыгнув на землю, я поплелся к командному пункту. Никто не попытался остановить меня, когда я, не глядя по сторонам, пробирался сквозь толпу. Все понимали, что я чувствую, и расступались, пропуская меня и двух моих ведомых, идущих следом.

В темноте я натолкнулся на кого-то и резко отступил назад. Ни звука, ни движения.

– Кто тут? – крикнул я.

Ответа не последовало. Я приблизился к сидевшему на земле человеку. В темноте я сумел разглядеть надетый на нем летный комбинезон и наклонился, чтобы рассмотреть его лицо.

– Муто!

Летчик сидел, удрученно опустив голову.

– Ты ранен, Муто?

Он поднял голову и грустно посмотрел на меня.

– Нет, – медленно произнес он, – я не ранен. – Поднявшись с земли, он изумленно взглянул на стоявших позади меня Сигу и Сираи. – Ты… ты привел с собой и своих ведомых! – удивленно воскликнул он. Уставившись в землю, он застонал. – Сакаи… Сакаи… плюнь на меня, дружище. Плюнь на меня. – По его лицу катились слезы. – Я был вынужден вернуться назад, – рыдая, произнес он, – один!

На земле перед Муто лежали подарки, которые ему принесли товарищи после возвращения. Эти скромные дары явно были призваны подбодрить удрученного летчика.

Я стиснул его плечо:

– Мне понятны твои чувства, Муто. Но сейчас уже ничего нельзя поделать. Слишком поздно. Все кончено. Теперь все в прошлом. – Я слегка затряс его. – Муто, – показывая на командный пункт, произнес я. – Мы… мы пойдем туда вместе.

Он кивнул. Мы не могли смотреть друг на друга. И тут что-то со мной случилось. Все произошедшее в этот день вдруг вызвало у меня приступ настоящей ярости. Я думал о Муто, блестящем летчике, ставшем настоящим асом, готовым сражаться где и когда угодно… А теперь он униженно рыдал, боясь показаться трусом, не выполнившим идиотского задания.

Я поклялся, что если кто-то из старших офицеров попытается излить свой гнев на юного летчика рукоприкладством, то я, забыв о субординации, сам наброшусь и поколочу этого человека. Я не мог понять, чем вызван мой приступ гнева. Всего несколько минут назад я боялся аудиенции у начальства, теперь же я просто кипел от ярости.

Капитан Миура бесстрастно сидел за столом. Он внимательно слушал каждое мое слово, пока я рассказывал о случившемся: о десятках истребителей противника, о наших горящих самолетах, о семи за минуту взорвавшихся один за другим бомбардировщиках.

Миура поднял глаза и встретился со мной взглядом.

– Спасибо, Сакаи, – тихо произнес он.

Затем заговорил Муто. Большая часть сказанного им была подтверждением моих слов. Капитан снова произнес всего два слова:

– Спасибо, Муто.

Мы отдали честь и сделали по шагу назад. Ни один мускул не дрогнул на помрачневшем лице капитана, в его глазах застыла мука. Мне было жаль этого человека, пославшего своих подчиненных на задание, с самого начала обреченное на провал. Но выбора у него не было, и так было нужно его родине. Теперь капитан Миура, похоже, горько сожалел о гибели своих подчиненных.

Сига и Сираи вышли из палатки вместе с нами. Кто-то выбежал следом; это был Накадзима. Он схватил меня за плечо и облегченно произнес:

– Сакаи, я уже не надеялся увидеть тебя снова.

– Но… – попытался возразить я.

– Тебе незачем извиняться, – перебил он меня. – Думаешь, я тебя не знаю, дружище? Всем известно, что сегодня произошло, тебе не оставалось ничего другого, ты должен был вернуться. Не хмурься! У нас еще будет возможность, мы еще повоюем. Хорошо, что ты снова здесь, Сабуро. Очень хорошо.

Слова Накадзимы растопили лед в моем сердце. Значит, он все правильно понял. Я был не одинок в своих чувствах. Но даже после его добрых слов мой гнев полностью не утих.

К нам подбежали летчики и стали предлагать сигареты и сладости. Кто-то побежал в казарму разогревать для нас еду. Летчики совали нам банки с консервами, которые им удалось где-то раздобыть.

Мы поблагодарили их, но отказались. Кусок не лез мне в горло.

Спустя час в комнату ворвался запыхавшийся дневальный, прибежавший от радистов.

– Только что получено сообщение, – крикнул он, – с запасного аэродрома. Там только что приземлился один из бомбардировщиков. Весь экипаж жив!

Итак, кто-то еще из находившихся сегодня в воздухе разделял мои чувства. Сбросив торпеду, пилот стал пытаться спастись, прекрасно понимая, что ему не прорваться сквозь стену огня истребителей противника.

Это сообщение пусть и не совсем, но сняло напряжение. Приятно было сознавать, что не только Муто и я, а кто-то еще осмелился нарушить «раз и навсегда установленные» порядки и обычаи.

Американский флот не оставил нам времени горевать по поводу неудач. На следующий день после нашего возвращения со злосчастного задания противник «приветствовал» нас залпами с шестнадцати кораблей, оказавшихся в прибрежных водах.

Отделившись от главных сил флота, восемь крейсеров и восемь эсминцев неспешно приблизились к острову. После нескольких пристрелочных залпов, от которых сотрясался весь остров, корабли вышли на позицию для ведения огня прямой наводкой.

Два дня мы прятались, как крысы, стараясь глубже зарыться в вулканическую пыль и пепел. Сорок восемь часов корабли медленно курсировали вперед и назад, на их бортах то и дело появлялись яркие вспышки залпов, извергавших тонны стали, сотрясавшей остров из конца в конец.

Никогда я еще не чувствовал себя таким слабым и беспомощным. Мы ничего не могли поделать, нанести ответный удар нам было не по силам. Люди кричали, посылали проклятия и, грозя кулаками, клялись отомстить, но многие из них падали на землю, захлебываясь кровью, хлеставшей из разрывавших горло ран.