– А где моя сумочка? Подай-ка. Я ужасно выгляжу.

– Э-э… ты нормально выглядишь, – промямлил Джек.

– Что ты об этом можешь знать? – произнесла она голосом настоящей Леди. – Подай сумочку.

Он послушно покопался вокруг, нашел сумочку, открыл и подал Аннабель. Она заглянула внутрь.

– И косметичка на месте. А теперь иди.

– Тебе не кажется, что лучше отдохнуть? – хмуро осведомился Джек. – Или…

– Я повторяю: что ты можешь знать? Иди прочь.

Он нерешительно встал и предложил:

– Я приведу Даветт.

– Джек, ради бога. Мне уже много лет, я могу сама накраситься. Вы все: оставьте-ка меня одну хоть на мгновение. Пожалуйста!

– Ну ладно, – пятясь, пробормотал он, снова побежденный.

Он споткнулся, выбрался за занавеси, окружающие кровать Аннабель, сказал Даветт, чтобы не мешала, и пошел к остальным.

Стакан с водой стоял рядом, на подносе, но Аннабель потребовалось много времени и усилий, чтобы дотянуться и взять, и это изнурило ее. Она осторожно, чтобы не пролить воду, откинулась на подушку, немного выждала, закрыла глаза, глубоко вдохнула и попыталась выкинуть из головы лишние мысли. Но вместо того увидела дом на Пеббл-Бич, зоопарк и лица всех ее умерших ребят.

– Господи, пожалуйста, не надо больше! – прошептала она.

Она приподнялась, одной рукой покопалась в сумочке. Таблетки лежали на том же месте, куда Аннабель положила их в прошлом году.

Ох, мои ребята…

Ощущение мерзости и тупости происходящего накатило, когда пришлось закрывать «Войну муравьев».

А куда денешься? Конечно, придется немного опоздать с возвращением в больницу, но нельзя же оставлять ничего не подозревающих работников и клиентов там, куда в любой момент могут нагрянуть вампиры в поисках хозяина заведения.

Надо. И заняло всего-то полчаса.

Но когда он сидел за своим столом в офисе, с уже написанным прощальным письмом работникам, со всеми приготовленными для них чеками – вдруг проняло. Столько ведь коту под хвост! Такой бессмысленный, кровавый, нескончаемый абсурд. Всё в задницу. Ну черт же возьми. Конечно, у него особой-то жизни и не было, а теперь отнимут и эти крохи.

Черт!

Джек Ворон и крестоносцы, благородные, бравые, крепкие и еще куча эпитетов.

Но неудачники – потому что удачи нет. Потому что проигрывают и бегут.

А эту ночь не пережить. Вампиров в больнице не остановишь. А что свидетели, так вампирам наплевать. Да и кто этим свидетелям поверит? А они сами разве поверят своим глазам? Через пару дней, когда они увидят, кем их считают все вокруг, бедолаги и сами подумают, что всё вообразили.

Конечно, те, кому повезло выжить.

Вот же дерьмо.

Ворон потерял скольких? Шестерых? Семерых? Он отправляется в Рим и кого привозит? Конечно, отец Адам – хороший человек. И даже лучше, чем хороший.

Но всего один человек. Ворону следовало привезти два десятка тренированных священников и епископа в придачу. Но он же не привез. Он вообще не сделал много того, что следовало. И потому сегодня все умрут.

Он развернулся на кресле, посмотрел в окно, выходящее в бар. Там темно. Стекло лишь отражает лицо, подсвеченное настольной лампой.

Все умрут.

И я умру.

– Ты умрешь сегодня ночью, – произнес он вслух.

Мать твою. И никакого драматизма.

И если бы кто-нибудь другой, а не Аннабель… хотя, конечно, если Даветт, он бы тоже… а может, и, хм…

Но не в этом же дело!

А дело, мать его, в том, что они проиграют драку.

Выиграют вампиры, склизкие грязные кровососы, и заберут, до чего дотянутся. Это в особенности злило. Только представить, как эти твари сидят здесь, в баре, а официантки обслуживают, потому что не знают, кто перед ними. К гнусным выродкам будут относиться будто к людям. Нормальным людям. Как тут не злиться? А твари будут сидеть, будто они лучшие из лучших среди людей, вместо того, чтобы… а вместо чего? Где им, тварям, место?

В канализации им место.

– Я умру сегодня ночью, – повторил он.

Он взял бумагу и составил то, что, по идее, должно быть легальным документом. Хоть бы только свое имя не переврать. Документ Феликс положил в конверт, запечатал и подписал: «Завещание», засунул за предпоследнюю страницу чековой книжки. Если что – найдут.

Паршивец Ворон с его самурайской херней. Мол, мы уже умерли, и на все наплевать, только чтобы стильно. И этой херней он оправдывает свои проигрыши? Худшее, чем позволить вампирам свободно разгуливать, – это перед тем проиграть им.

Дерьмо!

Он шагнул прочь от стола, в последний раз осмотрел комнату: фотографии на стенах, сувениры, немного того-этого. Не шибко после тридцати с лишним лет жизни.

Ну и к чертовой матери!

Он хотя бы постарается напоследок хорошенько вломить тварям.

Он остановился, посмотрел в стекло и захохотал. Вот тебе и самурайская херня.

Феликс потерялся в огромном комплексе больницы Парклэнд, пытаясь добраться до нужного места оттуда, где припарковал трейлер. Блуждать пришлось минут десять, пока наконец за углом не обнаружилась светящаяся вывеска «Интенсивная терапия». Под знаком на кушетке сидели Кот и Даветт. Адам стоял рядом, прислонившись к стене.

Даветт плакала, уткнувшись в ладони.

– Что такое? – спросил Феликс и споткнулся.

Даветт посмотрела на него. Лицо красное, опухшее, мокрое от слез.

– Ох, Феликс! Аннабель умерла…

Она вскочила, охватила его руками и заревела как ребенок. Ее ребра казались такими хрупкими под его ручищами. Он обнял и зачем-то погладил ее. Адам выглядел скверно и бледно. Кот был гораздо хуже. Он сидел уставившись в пустоту прямо перед собой.

– Я понял, – выдавил Феликс, – доктор нам…

– Стрелок, она убила себя, – прохрипел Кот.

– Снотворное, – спокойно добавил Адам.

– Но почему?

Кот жутко – зло и презрительно – посмотрел на стрелка.

– Потому что она знала… мы останемся защищать ее. А она не могла допустить… не могла…

Кот сломался. Целиком. Захлюпал носом, умолк, захлебнулся сухими икотными рыданиями. Феликс подумал, что не вынесет зрелища расплющенного зареванного Вишневого Кота. Даже Даветт, заслышав эти жуткие, раздирающие душу всхлипывания, оторвалась от Феликса, села на кушетку, обняла Кота – и оба заревели вместе.

Феликс тяжело опустился на заваленный журналами столик перед кушеткой, покопался в карманах, нашел сигарету, вставил в рот и даже управился закурить…