— Так и пусть найдет.

— Он любит меня.

— А ты его?

— А я его. Ты что, ждешь, чтобы я сказала, что не люблю? Не выйдет, потому что это не так. И ради Бога, хватит препираться. Какое тебе дело, сплю я с ним или нет, если тебе со мной хорошо?

— Значит, есть дело.

— Нет. Ты считаешь, что должно быть, но это не так. Будем довольствоваться тем, что имеем. Я никогда не думала, что со мной такое может случиться, а ведь случилось же. Возможно, это означает, что я дурная женщина. Возможно, нет. Я верила, что нет. Ты не первый мужчина, с кем мне бы хотелось пересечь границу дозволенного после замужества. Можно назвать десятки имен.

— Так почему же ты выбрала меня?

— А я и не выбирала. И ты меня не выбирал. Я увидела тебя в тот день, и ты показался мне ужасным типом, и дальше продолжал казаться, но лишь — казался. Знаешь, Роджер, я могла бы стать твоей уже в тот, самый первый день. Если бы я сошла с лошади, а ты прикоснулся ко мне, я, не… не знаю… ну, влилась бы в тебя. О Боже! Ну что же, ты наконец поцелуешь меня, и возьмешь, и займешься любовью? Ну же!

Это было в последний раз. Началась война. Четырнадцатый полк стал одной из первых частей, отправившихся на фронт, но еще до наступления 6 апреля[16], и другая причина, о которой Грейс говорила как о возможной, стала действительностью.

К тому времени они переехали на ферму, и однажды, вернувшись домой, Сидни застал Грейс читающей «Дилинетор», а Энн бросающей швейные кольца на каминную доску, словно дротики.

— Все, мисс Эннабел Ли, заканчиваем игру. Собери кольца и впредь используй их по назначению.

— Но я же не делаю ничего плохого, от этого никому не больно.

— Может, тебе самой больно, — возразил Сидни. — И может, плохое тоже делаешь.

— Они слишком легкие, папа, чтобы сделать больно. Даже если бы я бросала изо всех сил.

— Я не о том. Может, это слишком сложно, но, занимаясь чем не следует, ты рискуешь навредить себе. Навредить своей натуре. Понимаешь? Вот твоя мать, почти уверен, понимает.

— Да. — Грейс подняла голову.

— Видишь ли, Энн, разговаривая так с тобой, я стараюсь тебя воспитывать, как воспитывали твою мать. Чтоб ты была хорошей девочкой, а потом доброй женой и матерью.

— Спасибо, — сказала Грейс.

— Какой хотела видеть свою дочь мать твоей матери. На что надеялись ее родители, когда она росла, а потом вышла замуж и родила детей.

— Ладно, Энн, в ванну. Отправляйся. — Грейс повернулась к Сидни: — Спасибо за комплимент.

— Тебе показалось, что это комплимент?

— Во всяком случае, прозвучало так.

— Если ты поточнее вспомнишь мои слова, услышишь оговорки. Ладно, я… э-э… на несколько дней решил съездить в Нью-Йорк.

— Чего это вдруг? Зачем?

— Просто решил прокатиться.

— Я приглашена?

— Нет. — Сидни остановился на пороге и, в ожидании продолжения, посмотрел на жену.

— Когда едешь?

— Вечером.

— В спальном вагоне?

— Нет. Сейчас пойду наверх, переоденусь, упакую вещи и еще успею на восьмичасовой. Поужинаю в поезде.

— И надолго едешь?

— Не знаю. Пока еще не решил. Можешь позвонить. Я остановлюсь в университетском клубе.

— Слушай, Сидни, в чем дело?

— Этого я тоже не знаю.

— Ты в Нью-Йорк по делам?

— Нет, не по делам. А впрочем… Может быть. Скажешь Джо, чтобы отвез меня на вокзал?

— О Господи, да я сама отвезу.

— Нет, нет, спасибо, не беспокойся.

— На какой машине поедешь?

— На «мерсере», если он тебе сейчас не нужен.

— Не нужен.

— Ну, тогда, стало быть, «мерсер».

Впервые после помолвки Сидни не поцеловал жену на ночь.

Его не было неделю, они не перезванивались. Грейс встретила поезд, хотя телеграмма гласила: «Пусть Джо встречает „Бродвей лимитед“. Сидни». На вокзале он не поцеловал ее.

— Спасибо, что встретила, — сказал Сидни, садясь в машину.

— Не за что.

— Как дети?

— Очень мило, что поинтересовался.

— Ну, если бы что-то случилось, ты бы позвонила или дала телеграмму.

— Хорошо провел время в Нью-Йорке?

— Вполне.

— С кем встречался?

— Да с ребятами, кого бог знает сколько не видел. Просто листал телефонный справочник и, если натыкался на знакомое имя, звонил. Если нет, кому-нибудь еще. Посмотрел пару спектаклей, выпивал, купил несколько рубашек, расквасил нос, немного поиграл в бридж.

— Рубашки, которые надо отправить на ферму, у тебя есть?

— Да, а что?

— Просто хочу знать, намерен ли там остаться.

— Да, собираюсь.

Какое-то время они ехали молча.

— Честно говоря, не знаю зачем, — продолжал Сидни, — но, с другой стороны, почему бы и нет. Может, подскажешь? Я имею в виду убедительную причину, по которой мне не стоит оставаться на ферме.

— Нет.

— Ах вот как. Нет, стало быть.

— Нет. Зато я знаю четыре причины, по которым тебе надо там быть.

— Дети.

— Дети, а также то, что я тебя люблю.

— Любишь?

— Да. И больше никого не любила.

— Ясно. Может, это и правда, Грейс. А может, медицинский факт. Ты виделась с мистером Бэнноном, пока меня не было?

— Нет.

— Видишь ли, мне кажется, я имею право на этот вопрос, потому что ты-то меня спросила, с кем я виделся.

— Понятно.

— Я спросил про детей, но вышло как бы между прочим.

— С ними все в порядке. Я разрешила им дождаться тебя с вокзала.

— Спасибо, Грейс.

— Не за что, ведь это и твои дети. — Внезапно она судорожно вздохнула и всхлипнула. Это длилось какое-то мгновение, не дольше, чем простая фраза из нескольких слов, но сквозь шум двигателя было слышно ясно и отчетливо.

Разговор, состоявшийся в июне 1917 года в беседке

Конни. Жаль, некуда энергию девать.

Грейс. Помилуй, у тебя и так столько дел, что не знаю, кто больше тебя занят.

Конни. Да? И чем же это, интересно?