– С вами в курилке кто-то был?

– Конечно. Там много ребят было. В обеденный перерыв же вышла.

– Вы обсуждали с кем-то случившееся?

– Да, там три девочки были. Одну я хорошо знаю, это твоя Катя. Две другие тоже из вашего кабинета. Не помню, как зовут. Мы с ними по работе не сталкивались. А почему ты спрашиваешь?

– Да так, подумала, вдруг кто-то из них мог вас расстроить. Я поговорю с ними, чтобы в следующий раз следили за языками. Это же не шутка, человека до приступа довести!

– Глупости, Арина! Девочки, наоборот, меня утешали. Как увидели с сигаретой, принялись расспрашивать и успокаивать.

– А из мужчин кто-то был рядом?

– Конечно. Костик из твоего отдела и ещё какой-то мальчик. Имени не знаю. Они «скорую» и вызвали. За вещами моими сбегали. Хорошие ребята. Очень мне помогли.

Костик отпадает. Он не нечисть и не нежить. Проверено. Надо у него поинтересоваться, что там за «мальчик» был с ним. И Катерину расспросить поподробнее.

Мы пожелали Татьяне Степановне скорейшего выздоровления и отбыли.

– Негусто, – прокомментировала я, когда мы ехали в сторону дома.

– А как ты хотела? Чтобы тебе сообщили паспортные данные злодея?

– Было бы неплохо. Это сильно облегчило бы нам задачу. А так кто знает? Может, она вовсе даже не в курилке пиявку встретила.

– Мне кажется, именно там. Сама посуди. Ты упала в обморок после перекура. Это раз. Наша пиявка цепляет человека в тот момент, когда у него проблемы. Это два. У тебя были проблемы, у Татьяны Степановны тоже. А что делает человек, у которого проблемы? Правильно. Курит. И пьёт. Но на работе пить нельзя. Уволить могут. Так что остаётся только один способ совладать со стрессом.

– Но были ли проблемы у той женщины из отдела кадров, которая умерла? И курила ли она?

– Были. Я интересовался. От неё муж ушёл. Она переживала. И курила. Много, кстати. Так что всё сходится. Надо искать того, кто постоянно трётся в курилке.

– Значит, будем чаще курить.

– Не будем. С этого дня ты не куришь, – сурово припечатал Семёнов.

– Ты совсем озверел?

– На работе не куришь, – уточнил парень. – Дома можешь отрываться. Я сам не идеал. Так что не требую от тебя полного отказа от пагубной привычки. Если решим бросать, будем делать это вместе. Но рисковать собой я тебе не позволю. Мне двух раз хватило. Нет, трёх. Про трещины в рёбрах твоих забыл. Так что пожалей моё бедное сердце. Ещё одно происшествие, и оно не выдержит. Лягу в соседней с Татьяной Степановной палате.

– Буду апельсины тебе носить. И куриный бульон. И Моэма вслух читать. Любишь Моэма?

– Не особенно.

– Ладно. Тогда Воннегута.

– Помру ведь, – жалобно сказал Семёнов.

– Я не дам тебе помереть! – торжественно пообещала я.

– Ага, как же! Бросишь ты меня, Афанасьева. Знаю я тебя. Ты у нас женщина темпераментная. Как только перестану удовлетворять твои потребности, сразу найдешь себе молодого жеребца.

– Семёнов, ты дебил? Какие потребности? Какие жеребцы? Прекращай нести пургу!

– Фу, Афанасьева! Какая ты у меня грубая! Надо это исправлять. Будем работать над твоим лексиконом. Что удивительно, Моэм, Воннегут, поэзия, живопись – и подзаборная брань при этом. Как ты умудряешься сочетать несочетаемое, мой интеллигентный гопник?

– Сам ты гопник! На себя посмотри! И вообще, я – богема. Мне позволительно быть эксцентричной.

– Дааа. Мы идеально подходим друг другу.

Оставшиеся дни рабочей недели были ничем не примечательны. Кроме, пожалуй, одного момента. Семёнов перебрался ко мне со всем своим скарбом. Мой не слишком вместительный шкаф затрещал по швам.

– Что, Афанасьева, носить нечего, а шкаф не закрывается? – иронизировал сожитель над моими бесплодными попытками не погибнуть под грудой тряпья. – Может, отдадим твои вещи нуждающимся? Я знаю пару фондов, которые с радостью примут одежду в хорошем состоянии.

– Семёнов, отстань! Я тоже знаю пару фондов. Но, как ты правильно сказал, им нужна одежда в хорошем состоянии, а не ЭТО.

– Так давай отнесем всё на помойку.

– А что я носить буду?

– Мда… Может, пройдёмся по магазинам в выходные? Обновим твой скудный гардероб? За мой счёт, естественно.

– Семёнов, не зли меня! Лучше помоги запихнуть футболки в ящик.

– Этими футболками только полы мыть, – прокомментировал состояние моего гардероба вредный оккупант. – Ну-ка, отойди. Вот это, это и это на выброс. Ну блиииин! Неужели это ещё носят? Афанасьева, не позорь меня! Сдам тебя в «Модный приговор», честное слово!

– Семёнов! Не трогай мою одежду! За неё деньги плачены!

– О! Вот этот раритет я, пожалуй, оставлю. Бабушкино, да? Хранишь как память?

Семёнов напялил на голову мой старый застиранный лифчик четвертого размера с широкими лямками. Выглядел парень при этом как полный идиот. Но откуда у меня эта деталь гардероба? Я же давно избавилась от позорных напоминаний о прежней форме. Неужели мама положила в чемодан, когда я сбегала из родного дома? В надежде, что одумаюсь и верну всё, как было? Она каждый раз, когда я приезжаю в гости, тяжело вздыхает. Мол, отощала доченька в Москве, всю природную красоту растеряла. Вон и позвоночник просвечивает сквозь кофту толстой вязки. Ни груди, ни прежней косы до пояса. А ничего, что та коса свешивалась до необъятных размеров задницы? И пузо мешало разглядеть пальцы ног? Ни грудь, ни коса ситуацию не спасали.

– Отдай сейчас же! – потребовала я и рванула к Семёнову.

Он уклонился и оказался на безопасном расстоянии, прижимая лифчик к груди.

– Арина, только не говори, что этот бронежилет принадлежит тебе.

– Отдай, кому говорят!

– Так это твоё? Пампушечка моя! – умилился Семёнов.

– Убью! – пообещала я на полном серьёзе.

– Свинка Пеппа ненаглядная!

– Семёнов, ты труп!

Семёнов перехватил меня в броске. Я хотела наставить ему фингалов, но не получилось. Всё-таки моя фитнес-подготовка не шла ни в какое сравнение с приёмами армейского рукопашного боя. Или что там у него в арсенале.

Потом мы лежали на диване, и Семенов пересчитывал мои рёбра.

– Никогда бы не подумал! – признался он.

– Ну да. Груди нет, жопы нет. Но я не жалею. И возвращаться в прошлое не планирую.

– Дразнили в школе?

– Не без этого. Тяжело было. Дразнили преимущественно в детском саду и начальных классах, потом просто предпочитали не замечать. Этакий социальный вакуум. Словно я пустое место. Иногда, правда, морщились в моём присутствии, как будто от меня воняло. Было, мягко говоря, неприятно. В универе тоже игнорировали. До четвёртого курса. Потом я влюбилась. Безответно, понятное дело. Он был такой красивый… Популярный. А я… Жирная я была.