В ней было написано:

«В то время, государь, когда мы были направлены против тебя, этого требовала наша присяга и честь, ибо мы были людьми подневольными, служили своему тогдашнему государю господину Борису.

Мы клялись ему великой клятвой преданно стоять за него и не могли поступить против этого, не замарав своей совести. Но как верою и правдою мы служили Борису, так мы будем служить и тебе».

Дмитрий прочел челобитную, хмуря брови. Потом призвал к себе начальников Розена и Маржерета.

Они были уверены, что гнев его будет великим за то, что они под Добрыничами основательно его оттеснили и обратили в бегство. И что там из-за иностранцев было убито много русского войска. Сам Дмитрий еле уцелел.

– Господа, – сказал Дмитрий, понимая, что имеет дело с европейцами, – я прекрасно помню, как ваши два отряда положили выстрелами тысячу моих людей у Добрыничей. Почти все мои люди тогда полегли в снегу. Такое не забывается.

Полковник и капитан стояли, опустив головы.

– И я помню, как под Кромами ваши отряды, господа, не сдались мне, как это делали тысячи московского войска, а остались верны Борису – тогдашнему вашему государю. Хотя всем давно уже было ясно, кто такой этот самозваный государь.

Ни Вальтер Розен, ни Жак Маржерет, ни все окружение Дмитрия не знали, чем закончится его речь.

– Тем не менее, господа, я не осуждаю вас. Вы исполняли свой долг. И если вы будете служить мне даже наполовину того, как вы служили старому своему государю, все равно я буду доверять вам больше, чем своим московитам.

Дмитрий говорил так, потому что русских воевод и военачальников, кроме Петра Басманова, рядом не было.

Переводчики и мелкие командиры передали его речь по отрядам, и крик радости пронесся над войском.

Русские цари платили наемникам много, а настоящие военные кампании бывали нечасто.

– А ну, скажите мне, господа немцы, кто у вас был знаменосцем?

Вальтер Розен крикнул что-то по-немецки. Из розенского отряда вышел здоровый, на одну четверть больший, чем положено человеку, ландскнехт. Несмотря на свой грозный вид, он был испуган.

– Мы, государь.

– Как тебя зовут, наемник?

– Вильгельм Шварцкопф.

– Откуда ты?

– Дворянин. Из Лифляндии.

Чувствуется, что дворянин был чрезвычайно встревожен.

Неожиданно Дмитрий поднялся на носки, погладил его по голове и сказал:

– Ты здорово в тот раз напугал меня своим знаменем, черт тебя дери! Мой конь несколько саженей тогда на задних ногах скакал. Чуть не сбросил меня. Попадись ты мне там!

Потом он обратился к отряду:

– Вы, немцы, подошли ко мне так близко, что дальше некуда, хоть копьем коли. Конь мой императорский был сильно ранен подо мной, но, слава Богу, вынес меня от вас. Он и сейчас еще в повязках.

Дмитрий стал пытать Розена и Маржерета:

– Если бы вы меня захватили, вы убили бы меня?

Они ответили с почтительным поклоном:

– Лучше, ваше величество, что вы остались, слава Богу, живы. Да будет славен Бог, да сохранит он ваше величество и впредь от всякого несчастья.

Дмитрий вскочил на коня. Свита последовала его примеру.

– Петр Федорович, – обратился Дмитрий к Басманову. – Распорядись насчет войска. Займись им, устрой их. Кого надо смени, кого надо повысь. Размести их как прежде жили. Маржерет мне сильно по нраву, а Розен не очень: слишком легко ушел он из боя под Кромами.

– Хорошо, государь.

– Есть интересный вопрос, – гарцуя на коне, сказал Басманову Дмитрий.

– Какой, государь?

– Как ты им будешь платить за тот месяц, что они против меня воевали?

Он ударил коня башмаками и разом полетел в сторону Кремля. Охранная сотня быстро догнала его и окружила.

* * *

С Шуйскими все подтвердилось. Через своих людей, через купца Федора Конева и купцов Мыльниковых поднимали народ против царевича, говоря, что Дмитрий не настоящий, что это Отрепьев, что он расстрига и чародей. Больше было болтовни, чем опасных, стоящих слов.

Мрачный Богдан Сутупов пришел с вопросом:

– Что делать?

Дмитрий один, без советчиков долго думал, как поступить. Вспомнив слова наставника Симеона о необходимом самодурстве московских царей, решил казнить. Об этом он оповестил Бучинских и Басманова.

Петр Басманов отреагировал так:

– Если бы этих братьев казнили еще при Годунове, насколько меньше зла было бы на Руси. Так ведь они как мокрая глина из кулака у него из рук выскальзывали! Казни, государь!

Но Бучинские были несогласны: не надо начинать царствование с казней, когда еще и короны на голове нет.

– Надо вынести это дело на суд государственных людей, – сказал Ян.

– Вы все по-своему, по-польски мыслите, – возразил Дмитрий. – А вы не помните истории с тамплиерами во Франции? С магистром ордена – Жаком де Моле?

– Не помним, государь.

– Разрешите я вам напомню. Это мой любимый рассказ. Филипп Четвертый Красивый предложил Жаку де Моле очищающий суд. «Ты же ведь чист, Жак. Соглашайся, и суд тебе никакого вреда не принесет, только оправдает». Магистр поверил и согласился. А как начался суд, появилось столько обвинений и лжесвидетелей – просто конец света! Магистра обвинили в ереси, в заговоре против короля и, в конце концов, сожгли на костре.

Малый царский совет задумался.

– И все-таки нужен собор, – сказал Ян Бучинский. – Но под контролем. Надо все обставить так, чтобы Жаком Моле был Шуйский, а не ты, государь. Чтобы у собора не было другого выхода.

– А в случае чего все потом исправим, – добавил Станислав. – Все в наших руках.

– Хорошо, собор так собор! – согласился Дмитрий. – Действуй, Петр Федорович! Только запомните, панове, что тупо сделано, хрен потом заточишь!

Петр Басманов вызвал Богдана Сутупова, и они вместе принялись решать задачу.

* * *

Собор собрать ничего не стоило. Из сотен городов Русии прибыли воеводы и представители древнейших боярских семей. Они приехали высказать свою верность сыну великого государя Ивана Грозного Дмитрию Ивановичу.

Каждому объясняли, что нашлись враги у нового государя. И наговаривают они на государя, потому что сами хотят сесть на его законный престол. И что с ними надо покончить. И хотя государь скор на руку и не одну голову самолично снес в гневе, он хочет сделать это по справедливости, по суду «…с твоей, князь, воевода, боярин, поддержкой!».

Вся церковная часть собора уже чувствовала твердую руку нового государя и поддерживать кого-либо против него не собиралась.