В некоторых продиктованных оперативной необходимостью случаях части и подразделения бросали в бой совершенно необученными, невзирая на протесты местных властей. В разгар кампании Бурбаки на востоке Франции, например, был такой случай, когда один полковник наотрез отказался ввести в бой не имевших никаких навыков, необстрелянных солдат. Впоследствии этот офицер был арестован. Участились случаи протестов со стороны местных жителей против отправки призывников, нередки были и случаи массового дезертирства по пути в лагеря и в самих лагерях. Некоторые лагеря власти были вынуждены оцеплять летучими отрядами в целях воспрепятствования бегства новобранцев. Именно благодаря голосам этих людей, поданным после пяти месяцев сражений, Гамбетта и был отстранен от власти, и назначенная вместо него ассамблея была наделена полномочиями принести несчастным французам мир, пусть даже ценой невероятных унижений.

Неужели делегации было так необходимо сформировать эти огромные и убогие войска и бросить их в бой с пруссаками? Первоначальным намерением делегации, как могло показаться, было нечто совершенно иное. 21 сентября Фуришон рекомендовал своим командующим прибегнуть к мобильной гвардии в роли партизан, «роль которых состоит скорее в том, чтобы не давать врагу покоя, чем сражаться с ним в бою… Мешать ему реквизировать… А прежде всего, наносить дерзкие и неожиданные удары ему в спину, атаковать и захватывать его конвои войскового подвоза, приводить в негодность железнодорожные линии, разрушать мосты… Эти войска должны вести чисто партизанскую войну, для чего им необходимы инициативность, умение вести разведку и, прежде всего, недюжинная хитрость». Гамбетта рекомендовал то же самое. «Не давайте врагу ни минуты покоя, не позволяйте ему расслабиться, – наставлял он членов делегации из Парижа 26 сентября, – препятствуйте его развертыванию, ограничивайте области его реквизиций, заставьте его убрать силы из-под Парижа, ни днем ни ночью не давайте ему ни минуты передышки всегда и везде – вот ваша цель». И только потом «вы сможете постепенно, после того как мы наберемся сил, перейти к более серьезным военным операциям… непосредственно связанным с обороной Парижа». В его выпущенном тремя неделями позже в Туре заявлении содержались те же идеи. Республиканцы не скупились на заявления о поддержке безжалостной партизанской войны. «Мы превратим Францию в огромную зону партизанской войны, – писал один из них. – Превратим Париж в Сарагосу!» В Туре Стинакер предложил сформировать мелкие группы, «которые будут захватывать колонны транспорта, преследовать врага и вешать на деревьях солдат противника, перед этим хорошенько изукрасив их». Кроме того, он предложил нанять 20 000—30 000 соплеменников кабилов (то есть алжирцев) «и бросить их в Германию с заданием жечь, грабить и насиловать всех, кто и что под руку попадется… Иными словами, я предлагаю развязать войну по типу той, которую развязали против нас испанцы во времена Первой империи и мексиканцы во время Второй».

Если бы делегация выделила бы ресурсы на организацию подобного сопротивления в широких масштабах, эта война стала бы во много раз ужаснее, чем являлась, и хотя итог ее вряд ли сильно отличался бы от уже имевшегося, это, возможно, позволило бы куда эффективнее организовать народ, чем пытаться сформировать из него армию, которой так и не представилась возможность сойтись с пруссаками на поле битвы. Только решимость Гамбетты любой ценой освободить Париж объясняет его отказ от своих ранних идей партизанской войны в пользу создания многочисленных войсковых формирований для проведения настоящей военной кампании. Широкомасштабные партизанские акции могли здорово досадить немцам, вызвать в их рядах многочисленные потери, одним словом, вынудить их прекратить оккупацию, но Париж к тому времени все равно бы пал, а именно деблокирование Парижа и было первейшей стратегической задачей делегации. Таким образом, партизанские операции могли лишь быть частью выполнения стоявшей перед французскими военными главной задачи: формирование и проведение операций Луарской армией.

Сначала идея развязать по всей Франции партизанскую войну была встречена с энтузиазмом. В Эльзасе и Лотарингии еще с времен Люксембургского кризиса 1868 года формировались отряды добровольцев, организовывались их боевая подготовка и обучение, а с началом кампании значительная часть населения не желала предоставить ведение войны одним только кадровым военным. Немцы, к своему неудовольствию, успели столкнуться с партизанской войной, еще не добравшись до Мёза (Мааса). Переправлявшаяся 15 августа через Мозель немецкая кавалерия докладывала о том, что они «постоянно обстреливались» жителями деревень и что они вешали бандитов – или подозреваемых в бандитизме – всякий раз, когда те оказывались у них в руках. Две недели спустя, накануне Седана, кронпринц говорил о войне этих «вольных стрелков», получившей распространение. «Одиночные выстрелы по нам, обычно коварные, трусливые, они открывают огонь по нашим дозорам, пользуясь тем, что в таких случаях виновников отыскать и изловить трудно, и нам посему ничего не оставалось, как принимать ответные меры – сжигать дотла дома, откуда они вели огонь, или пороть плетьми жителей, или налагать на них дополнительные контрибуции». Когда 9 сентября немецкой кавалерии сдалась недовооруженная и устаревшая крепость Лан, ответственный за склады, собрав все запасы пороха, устроил мощный взрыв, в результате которого погибли или получили ранения 100 вражеских солдат и 300 французов. Снайперы обстреливали дороги между Седаном и Парижем. «Мы безжалостно преследуем их, – говорил Бисмарк Жюлю Фавру. – Это – не солдаты: мы рассматриваем их как убийц». И когда Фавр указал ему, что, дескать, и немцы поступали в точности так же в ходе войн за независимость, Бисмарк на это ответил следующее: «Все это верно, но на наших деревьях до сих пор сохранились отметины – там, где ваши генералы вешали наших людей».

Вдоль главных немецких линий связи спорадическое сопротивление утихло быстро. Оккупационные власти быстро и не всегда разборчиво осуществляли акты возмездия, да и местные власти сотрудничали с ними в подавлении того, что они рассматривали как бессмысленные террористические акты. Население, уступив захватчикам, погрузилось в апатию. Когда в Суасоне 27 октября подвергся нападению немецкий офицер, муниципальный совет в письменной форме официально осудил этот акт – «из соображений лояльности». Но на окраинах оккупированных территорий, куда редко добирались даже дозоры, «вольные стрелки» с каждым днем действовали все более дерзко. В лесах и горах Вогез их активность возросла настолько, что немцы были вынуждены выделять значительные силы из числа войск, осаждавших Страсбург, на затяжную кампанию по зачистке Эльзаса. Лишь с распространением немецкой оккупации на расположенные южнее районы, на Франш-Конте, активность «вольных стрелков» в Вогезах спала, и немецкие территории за пределами Рейна почувствовали себя в безопасности от их набегов. К югу и к западу от Парижа немецкая кавалерия, наступавшая через Уазу и Сену, столкнулась с сопротивлением местных жителей, причем настолько решительным, что немцы оказались перед выбором – либо оставить эту область, либо занять ее en regie. В Абли, юго-восточнее Эпернона, кавалерийское подразделение немцев, расквартированное в одной из деревень, было окружено и атаковано «вольными стрелками» и едва сумело уйти. Французы заплатили за эту авантюру сполна – немцы дотла сожгли деревню. Город Шатодён во время атаки на него 18 октября оказал пруссакам сопротивление, ставшее легендой. К концу октября немцам было ясно, что война вошла в этап, в котором террор и контртеррор будут играть весьма важную роль.