Но в марте 1964 года она заметила, что брак Бергмана и Кэби Ларетай, пожалуй, не столь безоблачен, как кажется. И по-видимому, была к этому вовсе не готова. Ей позвонила подруга и сообщила, что Ингмар разводится с Ларетай. “Она вела себя ужасно. Я сказала, что ничего такого не слышала, а она прямо-таки рассмеялась над моей наивностью. Потом я позвонила Ленну, потому что действительно была в шоке, и попросила рассказать, что ему известно. Он ответил, что все это сплетни, и был очень любезен. Ах, если бы и вправду было так!”

Вслед за этим потрясением у нее апрельской ночью случился инфаркт, и не первый. Она давно чувствовала, что с сердцем непорядок, а та ночь оказалась сущим кошмаром – сильнейшие боли и удушье. В больнице ей дали кислород и обезболивающее, а наутро Ингмар Бергман и Кэби Ларетай прислали большой букет ландышей и роз. Лечение в Софийском приюте оплатил сын. И там, в ее личной палате, мать и сын впервые за долгое время сумели сблизиться.

Бесконечно приятно и тепло, отстраненность исчезла, он действительно был любящим сыном, который заботился о своей старушке-матери, приходил к ней, когда она в нем нуждалась. Я ужасно мучилась из-за огромного расстояния между нами и из-за того, что находила Ингмара совершенно неприступным. Моя болезнь как бы взорвала эту толстую стену, и мы можем встречаться так, как и прежде не бывало почти никогда. На первых порах Ингмар приходил каждый день, несмотря на свою загруженность работой, и я не могу выразить, как это помогло мне вернуться к жизни. […] Ингмар, который дарит мне время, иной раз приходит, сидит рядом, смотрит на парк и на пасторский дом и говорит о том, как любил это место. Вообще Ингмар старается навещать меня как можно чаще, и нам так хорошо вместе, мы говорим обо всем, о новом и о былом. Доброта и тепло Ингмара – огромное переживание, и оно помогло мне больше, чем я могу передать словами. Хорошо бы этот вновь обретенный контакт между нами сохранился и впредь, когда я выпишусь отсюда. Здесь он любит окружение, с пасторским домом на заднем плане, и наше с ним одиночество.

Как-то раз Ингмар пришел с женой, и они говорили о его следующем фильме, для которого он только что закончил сценарий. “Когда я спросила, о чем там пойдет речь, он ответил: “О демонах”. Надеюсь, ты помнишь, что есть еще и добрые духи, сказала я”.

Изредка он проведывал одну из оставленных семей. Эллен Бергман так описала его приезд в Гётеборг:

Короткий визит Ингмара принес огромную пользу. К сожалению, сам он не понимает, как много это значит. Особенно для детей, для их чувства защищенности много значит, что он хоть немного заботится о них. Кроме того, им очень важно видеть, что он уважает их мать. И потом, мы можем поговорить о нем. На сей раз Ингмар тоже показал себя в выгодном свете. Во всех отношениях. Спокойный, дружелюбный, заботливый. Я понимаю, ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы все бросить, приехать сюда и вдобавок вправду быть здесь. За это я ему искренне благодарна.

Но когда у его сына, пятнадцатилетнего Яна, гостившего у брата матери в США, обнаружилась грыжа и ему пришлось лететь домой на операцию, Эллен писала бывшей свекрови:

Я рассказываю об этом не для немедленной передачи Ингмару. Пусть он узнает задним числом. Думаю, он и сам предпочтет именно такой вариант. Тогда он избежит тревог. Если вообще тревожится.

Весной 1965 года Ингмар Бергман заболел и с воспалением легких, пенициллиновым отравлением и вирусной инфекцией угодил в Софийский приют. Чувствовал он себя, впрочем, не настолько скверно, чтобы одновременно не исполнять свои обязанности как шеф Драматического театра, хоть и на расстоянии, временами он ненадолго выходил в город, бывал в кино и навещал родителей. В феврале он вместе с Чарли Чаплином получил нидерландскую премию Эразма за значительный вклад в европейскую культуру и общество.

Еще летом все, казалось, было так, как хотелось Карин Бергман. Поездка на Дроттнингхольм к матери Кэби Ларетай: маленький Даниель в саду, “очаровательный и славный мальчуган”, окруженный огромной любовью. Хороший ужин и показ фильма, который Ингмар Бергман снял о первом годе жизни сына. “Приятное и дружелюбное настроение, в обществе Кэби, Ингмара и матери Кэби можно забыть будничные неурядицы”.

Четырнадцатого июля Ингмару Бергману исполнилось сорок семь. В тот же день Кэби сравнялось сорок три. Карин и Эрик Бергман послали каждому по письму. “Пусть этот день будет для них хорошим!” На другой день сын позвонил, держался “очень мило, прямо бальзам на сердце”. Через неделю Ингмар Бергман уедет на Форё, начнет съемки “Персоны” – и заведет роман с исполнительницей одной из главных ролей – Лив Ульман.

В сентябре, пока Бергман и Ульман наслаждались страстью на порядочном расстоянии от его семьи в Юрсхольме, сыну Даниелю исполнилось три года. Карин Бергман написала Кэби Ларетай и послала в подарок малышу книжку “Путте в черничном лесу”.

В ноябре окончательно выяснилось, что Ингмар Бергман оставит пост шефа Драматического театра, его сменит Эрланд Юсефсон. А в декабре она заметила первые признаки, что между Ингмаром Бергманом и Кэби Ларетай что-то назревает. “Только бы Ингмар не отправился по новым опасным дорожкам!” На публике она неохотно говорила о своем знаменитом сыне. Его путаная личная жизнь мучила ее, а притворяться она совершенно не умела. На одном из спектаклей во дворце Карлберг рядом с нею оказалась некая дама из высшего общества, которая принялась допытываться, каково быть матерью Ингмара Бергмана. “Я быстро перевела разговор на ее детей”.

Та зима выдалась самой холодной с 1870 года, и Карин Бергман почти все время сидела дома, поскольку не выносила метель и холодный ветер. А от Ингмара и Кэби Ларетай большей частью вестей не было. В начале декабря сын все же ненадолго заглянул. “Завтра он уезжает в “Сильянсборг”. Именно сейчас он настроен на одиночество, и мне кажется, Кэби тоже нуждается в покое, учитывая все ее концерты”.

Наверно, ей хотелось позвонить невестке, но не хватило духу, потому что она чувствовала себя посторонней, чужой. На Рождество Карин записала в дневнике: “Кэби определено выступала в Америке с большим успехом, но я чую нелады между ними”. И на следующий день: “Во второй половине дня разговаривала с Кэби. Наверно, ей сейчас нелегко с Ингмаром”.

Однажды вечером в начале марта 1966 года Ингмар Бергман позвонил матери и попросил ее зайти к нему в кабинет в Драматическом театре. Ему хотелось поговорить, и Карин Бергман была на седьмом небе: оказывается, она по-прежнему нужна.

О чем они говорили, известно только им обоим. В своих мемуарах Ингмар Бергман об этом не упоминает, а Карин Бергман записала в дневнике лишь нижеследующее:

8 марта:

Вечером звонил Ингмар, он дежурил в театре и попросил меня прийти туда, мы проговорили несколько часов, и все мои предчувствия оправдались. Только бы они все это преодолели! Дай-то бог!

9 марта:

Сегодня вечером Ингмар прислал мне с Ленном чудесную азалию. А сам позвонил и поблагодарил за вчерашнее. Правильно ли я поступила, молча выслушав все, что он рассказывал. Но ведь я знала, что в тот самый миг, когда я вроде как начну морализировать, я воздвигну между нами стену. И он знает, что мои молитвы и мое сердце борются с ним, чтобы он все-таки поступил правильно.