Беда в том, что никто не знал, как пользоваться новым приобретением. Рентгенологу было около тысячи лет, так что покажите ему что-нибудь, кроме рентгеновского снимка грудной клетки, и он запутается и забудет свое собственное имя. Денег на то, чтобы нанять нового сотрудника, не было. Таким образом, аппарат просто поставили в высокотехнологичный кабинет, целью которого было выглядеть как высокотехнологичный кабинет, как будто там делали высокотехнологичные процедуры. На самом деле там ничего никогда не делали, мы просто хранили там вещи.

Но из этого опыта я выяснил, что знание — сила, и несколько лет спустя стал старшим семейным врачом (ну, на самом деле исполняющим обязанности ординатором) в палате для детей с особыми потребностями, когда было доставлено это новомодное современное устройство.

Я был единственным врачом, оказавшимся там на тот момент, поэтому представитель компании показал мне, как пользоваться аппаратом, и я ревниво оберегал эту информацию, став фактически экспертом. Мой авторитет у местных взлетел, как ракета: из самого низкого положения в иерархии я был запущен в стратосферу и проходил по больнице, как пухлый, преждевременно лысеющий колосс.

Не было дня, чтобы меня не преследовал срочный вызов, потому что машина показывала что-то ужасное. Обычно это было что-то до смешного простое, но ради своей репутации я всегда устраивал для своих зрителей настоящее театральное шоу: делал задумчивое выражение лица, хмурил брови, вертел ручки и нажимал кнопки, как будто расщеплял атомы.

В качестве бонуса я обычно бросал фразу, замаскированную критику в адрес своих коллег. Ничего слишком откровенного, просто тихонько стучал — тук-тук, — поднимал бровь и иногда говорил: «Хотите сказать, что они его не откалибровали?» В те дни унижение других младших врачей было важным компонентом карьерного роста. Какое же удовольствие!

Когда аудитория была достаточно доверчивой, что случалось довольно часто, я отпускал несколько загадочных замечаний о насыщении кислородом или уровне CO2.

Как ни странно, чем старше аудитория, тем легче продать подобный бред. Врачи были милыми стариканами, они хотели как лучше, благослови их Господь, но научный прогресс совершенно сбивал их с толку.

— Когда вы видите мигающий красный огонек, — терпеливо объяснял я (потому что меня всегда учили ублажать стариков), — это означает, что машина включена.

— Чудесно, — говорил старый Бонзо, озадаченно почесывая лохматую голову.

Кроме того, у меня появился блестящий предлог уклониться от работы. Когда шел поток пациентов, все остальные трудились как пчелки. Я же сидел у аппарата, крутил ручки и с дотошностью судьи проверял распечатки.

В последний день надо было выбрать преемника. Я сразу заметил этого парня, угрюмо жевавшего жвачку на задах аудитории.

«Вот, пожалуй, тот самый чувак, — подумал я. — Повышение ему не повредит».

— Используй этот дар с умом, кузнечик, — напутствовал я его.

Как сказал Толстяк из «Дома Божьего»[186], когда студент-медик слышит стук копыт за окном, он думает, что это зебра. Что, конечно, может быть правдой при определенных обстоятельствах — например, если вы проходите практику в Серенгети (хотя любопытно, что однажды я был в Серенгети, услышал стук копыт за окном, выглянул сквозь утренний туман и увидел только старую корову. Мне всегда так везло).

Потому что обычные вещи всегда обычны, а необычные проявления распространенных заболеваний более распространены, чем обычные проявления необычных заболеваний. Но иногда…

Будучи интерном, я видел молодого парня в реанимации. Он упал в обморок на дискотеке (да, это случилось так давно, когда «Лихорадка субботнего вечера» была довольно модным явлением. Старость подкрадывается ко мне, не знаю почему, но я совершенно уверен, что это не к добру), у него было несколько необычных повреждений кожи и нестабильное артериальное давление. Сейчас я бы не узнал феохромоцитому, даже если бы кто-то подошел и набросился на меня с тупым расширителем (с тех пор я повзрослел, познал апатию из-за слишком большого количества ОРВИ и больничных; редкие и интересные болезни — это для других врачей). Но тогда я был молод, свеж и энергичен, и круче меня были только яйца.

Я написал в таблице: «Возможный нейрофиброматоз? Возможно, фео?» — и отпустил его в палату. Я был слишком молод, чтобы понимать важность сохранения необычных случаев для себя, для моего собственного продвижения, и, конечно же, слух распространился по больнице с той же скоростью, что и эпидемия гонореи.

Когда я позже пошел проведать своего пациента, то едва смог его разглядеть за плотной стеной студентов-медиков, ординаторов и исследователей, жаждущих славы. Всем им нужна была суточная моча — как можно больше и как можно быстрее. Все мечтали написать отчет об этом случае для рецензируемых журналов (не самых важных, конечно, но на безрыбье, знаете ли) и еще одной отметки в их резюме.

— Помогите, доктор, — взмолился он, — они меня задушат!

Я прогнал студентов-медиков, но остальные были намного выше меня в иерархии, и я не мог предложить против них никакой помощи.

— Извини, приятель, — сказал я, — просто обычное осложнение необычного заболевания.

В моей молодости медицина рабски придерживалась традиционной доктрины, в рамках которой за самыми тяжелыми больными и наиболее слабыми пациентами присматривали самые неопытные и некомпетентные врачи. О врачах отделений интенсивной терапии никто никогда не слышал, а другие врачи все равно посмеялись бы над ними. Тогда в отделении реанимации было дел по горло, кровь и грязь до колен, экипаж буквально пальцем затыкал пробоины в борту, а выходные были похожи на выезд в зону военных действий.

Однажды ночью я оставался единственным дежурным врачом, когда началась драка. Обычно это был сигнал к немедленному бегству (эй, кто-то должен был сообщить об этом внешнему миру). «Иди и скажи Спарте», — благородно подумал я, но, к сожалению, слишком долго медлил, и драка уже разрослась на все отделение. Все выходы были заблокированы, что оставалось делать парню?

Но научиться импровизировать — это часть подготовки врача.

Я схватил ребенка с кроватки и, держа его как талисман, начал прокладывать себе путь через хаос, останавливаясь только для того, чтобы взять чуть-чуть крови с окровавленного ножа и размазать ее по лицу. Риск гепатита В в долгосрочной перспективе уступал риску жестокого расчленения в краткосрочной.

— Осторожно, ребенок! — крикнул я. Тот, очевидно, прочитав сценарий и будучи правильным ребенком, начал жалобно плакать.

Ворвавшись в двери главной больницы, я увидел собравшуюся толпу и понял, что выгляжу довольно лихим парнем. Я также знал, что стоит подпустить немного драмы.