Мы получили более пятидесяти писем с жалобами на статью Лиама Фаррелла и одно письмо, где автор поддерживал его неприязнь к кошкам. Примерно столько же писем пришло, когда мы неправильно отметили день рождения Моцарта и отстаивали лечение укусов морского дракона, хотя на самом деле их можно лечить любой теплой жидкостью, включая мочу. Журнал BMJ не является котоненавистническим (мы даже обсуждали возможность завести офисную кошку), и мы приносим извинения всем на свете кошкам и читателям, которых огорчила статья Лиама. Он пишет в стиле магического реализма, и мы надеялись, что читатели не воспримут его творчество буквально. Когда в детском стишке описываются коровы, прыгающие через луну, и тарелки, убегающие вместе с ложками, ни коровы, ни тарелки не должны немедленно так поступать. Точно так же мы умоляем читателей не давить кошек.

С уважением, редактор

Писать колонки для журнала — одновременно и большая привилегия, и обременительная обязанность. Более ста тысяч врачей со всего мира представляют собой бесподобную арену, на которой можно проецировать мои предубеждения и оплакивать мою неуверенность. Но писать для журнала, который уже находится на переднем краю медицинского прогресса, — задача не из легких. Как мне выделить свою колонку среди всего этого медицинского совершенства? Как суметь высказаться достаточно громко, чтобы мой голос был услышан, притом что слишком громкий крик может быть опасным?

Я записываю поток сознания. Причуды, капризы, мысли о рыцарях, грубые образы, что-то, что увлекает читателя и заставляет его читать дальше и усваивать идею. Иногда этот опыт весьма успешен, форма передает идею, странная цитата или извращенная шутка привлекают все внимание и становятся своего рода кукушкой: настоящая тема статьи, выброшенная из гнезда, плюхается на землю, и ее съедает местная кошка (возможно, я слишком далеко зашел в этой аналогии). Таким образом, с точки зрения писателя, оскорбительная статья вышла неудачной. Моя цель — проиллюстрировать жестокость убийства — из милосердия была аллегоризирована и перешла в спор о кошках.

Я также немного сожалею, что кого-то обидел. Это не входило в мои планы. Я признаю, что искренние добросердечные люди испытывают чрезвычайно нежные чувства к кошкам.

Но мне не особенно жаль. Где ваше чувство юмора? Вы никогда не слышали о поэтической вольности? О театре абсурда? Когда Джерри засовывает голову Тома в микроволновую печь, вы тоже жалуетесь? Ветеринары и простые люди, которые обращались ко мне, возможно, не понимают роли черного юмора для выживания в мире медицины, но от своих коллег я ожидал большей проницательности. Я получил довольно много оскорбительной корреспонденции, из-за которой в моем кабинете осталось столько свободного места, что там едва ли протиснулась бы кошка.

Итак, признаю: моя вина в том, что на самом деле я никогда намеренно не сбивал живую кошку. Во-первых, у них чертовски хорошая реакция (если только у кошек не бывает синдрома хронической усталости), а выпивка замедляет мои рефлексы. А во-вторых, они слишком заняты там у себя, в дикой природе, убивая восемьдесят миллионов местных птиц каждый год и нарушая естественный баланс. Когда вы в последний раз, бродя по лугам, слышали крик коростеля?

Этот мир — странное, запутанное и опасное место. Я могу занять крайне либеральную позицию в отношении абортов, эвтаназии и легализации наркотиков, при этом готовиться к реакционной реакции сельской Ирландии и получать только вдумчивые ответы. Я могу писать горькие критические статьи о Временной Ирландской республиканской армии и, когда отступаю в сторону, чтобы увернуться от пуль, получаю лишь вежливый упрек. Тем не менее, небрежно пошутив, что сбил кошку, я обнаружил, что на самом деле сел в лужу. Надеюсь, у Лиги защиты кошек нет военизированного крыла.

Но я нахожусь в почетной компании: Салман Рушди и его фетва, я и моя кот-тва.

Футбол превратился в спортивного гиганта, на его фоне все конкуренты — ничтожества. Дотошное освещение в СМИ, круглосуточная шумиха, колоссальные зарплаты. Месси и Роналду зарабатывают ежегодно столько, что этого бы хватило на поддержание работы небольшой диализной установки в течение, скажем, двух минут.

Но есть одно но: спортивная мода приходит и уходит. Помнится, в семидесятые годы на пике был конкур. Помпезный тон Рэймонда Брукса-Уорда, бубнящего о мистере Софти, Пеннворде Фордж Милле и Аннелли Драммонд-Хэй. Харви Смит[183], достаточно печально известный, чтобы в его честь назвали грубый жест.

Мы сдавали выпускные экзамены под голос Сида Вадделла, восхваляющего незабываемого Джоки Уилсона, выигравшего чемпионат мира по дартсу. И где они сейчас? Дартс и прыжки на лыжах с трамплина низведены до уровня Евроспорта вместе с синхронным плаванием.

Снукер — это тоже вчерашний день. Однажды в восьмидесятых, когда я был молодым врачом, меня вызвали к мужчине средних лет с болью в груди. Он сидел в кресле, задыхаясь от сокрушительного жжения, что распространялось из центра груди на левую руку. Классика симптоматики — Бетховен мог бы сочинить на эту тему симфонию.

— У вас сердечный приступ, — сказал я. — Нам нужно как можно скорее в больницу.

— Я не могу, — прошептал он, глядя на что-то через мое плечо.

Только тогда я заметил, что по телевизору идет снукер: Хулио Ураган против Чудака Кокни.

Возможно, за этим стояло нечто большее, чем просто Чудак, маскирующий свои шары за розовым и прячущий их от Вихря. Возможно, timor mortis exultat me[184] и непосредственность возможной смерти разом показали, как скоротечна жизнь и как важно наслаждаться каждым мгновением. Как сказал Ахилл, «жизнь становится прекраснее, оттого что мы обречены».

— Я не могу, — повторил он. — Я должен досмотреть игру до конца.

Ситуация была сложная: позволить ему умереть или отказаться от моих этических обязательств перед правдой и честностью.

Но притворство — навык, которому должен научиться каждый семейный врач (однако я никогда не потворствую лжи пациентов — за исключением тех случаев, когда это делаю, естественно).