Правда, и Андрей немного внимания обращал на еду, но тогда Аля почему-то надеялась, что он притворяется – правда, понять не могла, зачем.

А теперь готовить было не для кого, и за весь месяц, прошедший после его отъезда, Аля открывала духовку только однажды: когда папа приходил в гости со своей Ириной.

Приход отца с молодой женой был единственным событием, на которое она могла себе позволить отвлечься – да и то ненадолго, и только потому, что назавтра предстоял экзамен по пластике, с которой у нее никогда не было затруднений.

Аля видела, как волнуется отец, как ожидающе присматривается, когда она оборачивается к Ирине, и ей даже неловко становилось. Как будто она имеет право как-то оценивать жизнь взрослого человека, даже если он и ее папа! Тем более что его жена ей и в самом деле понравилась.

Аля сразу ощутила особенные отношения, установившееся у отца с этой миловидной голубоглазой женщиной. В том, как она смотрела на него, как улыбалась его шуткам и обращалась с каким-нибудь вопросом, чувствовалась постоянная, ни на минуту не прерываемая душевная связь.

Она во всем чувствовалась – и в том, как Ирина сказала:

– Это когда Демидов тебе кучу гадостей наговорил, и ты весь вечер фыркал, как ежик, помнишь? – и засмеялась.

«Совсем не как у нас, – с мимолетной печалью подумала Аля. – Что он там делает сейчас? А когда здесь был – что делал?..»

Но и на такие мысли времени обычно оставалось так же мало, как на приготовление обеда.

И вот Аля возвращалась домой после спектакля, который к тому же выпал на день последнего экзамена, и чувствовала, что голова у нее кружится и тошнота подступает к горлу.

К счастью, в холодильнике лежало то самое филе индейки, которое покупалось всеми хитрованцами возле театра и имело то огромное достоинство, что жарилось за пять минут. Едва войдя в дом, даже не сняв босоножки, Аля вытащила его из холодильника и тут же положила на сковородку.

Филе поджарилось, пока она переодевалась и мыла руки, и съела его Аля мгновенно. Но тошнота не прошла, голова не перестала кружиться, и, ложась в постель, она почувствовала смутную тревогу.

О причине и тошноты, и головокружения Аля догадалась уже назавтра – и едва не лишилась дара речи. Закрутившись, забегавшись, она совершенно забыла следить за своими «критическими днями», о которых ежедневно напоминала по телевизору реклама прокладок.

И вот теперь, лихорадочно подсчитав дни по чудом найденному дома календарю, Аля поняла, что причина, скорее всего, самая простая.

Сердце у нее упало в пятки, дыхание перехватило. В сущности, произошло то, что должно было произойти рано или поздно, что происходит и должно происходить с миллионами женщин. Но когда Аля на минуту представила себе последствия этого события не для абстрактных миллионов, а для себя – вот сейчас, в ее ситуации, – ей стало просто страшно…

Это было совершенно невозможно, по всему невозможно! Ну хорошо, они с Андреем будут жить на два дома, а где будет жить ребенок, который ведь всего один и на два дома не разорвется? Ребенок будет жить в одном доме и с папой своим общаться в основном по телефону. А если он хочет жить со своим папой, то это значит, что его мама должна бросить театр и все, чему были отданы годы, силы, страсть, – все это считать не более чем увлечением молодости.

При одной только мысли об этом Аля вздрогнула и едва не вскрикнула. К тому же память тут же услужливо представила ей Нину Вербицкую…

Нина была на седьмом месяце, а ее живот выглядел таким большим, как будто ей предстояло родить через пару недель. Аля, правда, находила, что Нина выглядит прекрасно и стала гораздо грациознее со своим восхитительно огромным животом. Но сама Нина, кажется, думала иначе. Во всяком случае, Але она сказала однажды после репетиции «Бесприданницы»:

– Эх, Алька, дура я, дура!

Аля всегда ощущала неловкость, когда видела Нину. Хоть она и не приложила никаких усилий, чтобы получить ее роль, но все-таки… И поэтому она тут же принялась горячо доказывать, что ничего страшного не произошло.

– Да ты что, Нин! – восклицала Аля, идя рядом с Вербицкой по коридору к их общей гримерке. – Смотри, ты же уже родишь вот-вот, а потом мама ведь поможет, наверное, она же на пенсии у тебя? И все, и снова играть будешь! Даже лучше: я пока наблатыкаюсь, и будет у нас два состава.

Нина остановилась посреди коридора, словно споткнулась, и посмотрела на Алю полными слез глазами.

– Да что там «лучше»! – проговорила она. – Я ведь совсем не о том… Зачем я это все затеяла? Ведь ничего не изменилось, ничего! Я думала, он узнает про ребенка, все по-другому будет… Ничего не будет, кроме того, что есть! И зачем тогда?..

Что и у нее будет только то, что есть, Аля понимала прекрасно, и иллюзий никаких не строила. Она и до Нины видела женщин, которые надеялись с рождением ребенка изменить свою жизнь, и каждый раз их надежды оказывались тщетными. С первой женой Ильи произошло когда-то то же самое…

Мир не перевернется как по мановению волшебной палочки, останется прежним, и в этом прежнем мире она должна будет бросить театр, если не хочет сделать своего ребенка несчастным.

Бросить театр сейчас значило для Али совсем другое, чем временный перерыв в работе для опытной актрисы. И дело было совсем не в известности или неизвестности. Аля вообще не думала об известности, играя у Карталова, и даже не знала, что говорят о ней в театральных кругах и говорят ли что-нибудь вообще. Она обо всем забывала на репетициях, она видела, что зал во время спектаклей полон – и что могло быть важнее этого?

Но ее театральная жизнь только начиналась, все еще было так хрупко, она так мало умела и чувствовала это каждый день, на каждой репетиции. Даже выпускные экзамены ее отвлекали, не давали сосредоточиться, она едва дождалась того дня, после которого не надо будет тратить время и силы ни на что, кроме театра.

И вдруг – все бросить, все забыть, отказаться от того, за что заплачена такая дорогая цена!

И ведь даже мама далеко, даже на ее помощь рассчитывать не приходится…

Эти мысли могли свести с ума самого спокойного человека, а Аля вовсе не была сейчас спокойна. После отъезда Андрея она только что пришла хоть к какому-то хрупкому равновесию, и лишиться его было так нетрудно!

Всю следующую ночь она не могла уснуть, будущее казалось ей совершенно безнадежным, и сама она была себе противна.

Карталов дал Але три дня на то, чтобы отдохнуть после экзаменов. Он хотел ввести ее в «Бесприданницу» до закрытия сезона, чтобы она впервые сыграла Ларису в сентябре.

И она радовалась этим трем дням передышки, потому что надеялась забыть все, что отвлекало ее целый месяц, – зубрежку каких-то имен, дат и английских слов, свои попытки привыкнуть к одиночеству…

И вдруг вместо передышки – отчаяние, слезы, безнадежность…

Когда вечером ее второго выходного позвонила Нелька, голос у Али был такой, что и менее проницательный, хуже знающий ее человек догадался бы, что у нее что-то случилось.