И вот теперь она чувствовала сильный водочный запах, видела, что ему плохо, и не могла только понять, было ли это только обычным физическим недомоганием непьющего человека. Аля не чувствовала его в такие минуты, как эта – неважно, трезв он был или пьян, – и таких минут было у них слишком много…

– Ляжешь? – спросила Аля. – Я постелила, пойдем.

Диван в кабинете, на котором они спали в первую ночь и на котором, как она поняла, Андрей раньше спал один, теперь они не разбирали – стелили в небольшой комнате, когда-то служившей спальней его родителям. Там стояла деревянная кровать, такая же массивная и широкая, как и вся здешняя мебель. А в гостиной, где он сидел сейчас, спать было не на чем: стоял только этот жесткий, неудобный диван, для спанья вообще непригодный.

Аля потянула Андрея за руку, пытаясь поднять.

– Подожди, – пробормотал он. – Подожди, ладно? Я тут прилягу на минутку…

Не дожидаясь ее ответа, он лег на этот дурацкий диван, даже не сняв туфли и неловко подогнув ноги. Рука, которую он пытался подсунуть себе под голову, выскользнула из-под щеки и свесилась вниз.

Аля достаточно навидалась за свою жизнь пьяных, и их вид не вызывал у нее ни удивления, ни испуга. Но сейчас она испугалась – этого застывшего, неживого выражения…

– Андрюша, почему ты молчишь? – Она присела на корточки перед диваном, пытаясь заглянуть ему в лицо. – Может, врача вызвать?

– Не надо. – Голос его звучал все так же глухо, но он по крайней мере слышал ее, и это немного успокаивало. – Не надо, ничего страшного. Иди, ложись, я сейчас…

Какое там «ложись»! Аля села рядом и, приподняв его голову, положила ее к себе на колени. Андрей не открыл глаза, но она увидела, как дрогнули его губы, нарушив пугающую неподвижность черт.

– Ласточка моя… – вдруг произнес он, и Аля вздрогнула, услышав это неожиданное слово. Андрей никогда так ее не называл, и она как-то даже не связывала с ним таких слов – простых и жалобных. – Не уходи…

Аля гладила его волосы, чувствовала, как они льются меж пальцев, целовала висок – набухшую синюю жилку, целовала незагорелую ложбинку на переносице и голое смуглое плечо, прижатое к ее груди…

Ей ни о чем теперь не хотелось его спрашивать – ни о чем, что тревожило ее всего полчаса назад: о его жене, обо всей его от нее скрытой жизни, об их неясном будущем. Она чувствовала только медленное биенье этой набухшей жилки, и его дыхание, и горячее плечо, и то, как он едва ощутимо пытается теснее прижаться виском к ее ладони.

Ей хотелось снять с него туфли и как-нибудь перевести на кровать, чтобы он мог хоть ноги вытянуть, но она боялась пошевелиться, боялась нарушить эту незримую связь.

Аля не помнила, сколько времени провели они так, пока Андрей все-таки не встал сам и не пошел, обнимая ее, в спальню, не помнила, сколько времени гладила она его голову, лежащую у нее на коленях.

Утром лицо у Андрея было почти такое же, как обычно – только темные тени под глазами напоминали о вчерашнем его состоянии, причины которого Аля так и не поняла.

– Андрюша, у тебя со здоровьем что-то? – осторожно спросила она, когда он вошел на кухню, где Аля только что вынула из духовки запеченные бутерброды и посыпала их зеленью. – Мне же обидно, ты пойми: мы с тобой сколько уже вместе, а я даже не знаю…

– Да ничего страшного, правда, Алечка, – ответил он, садясь за стол. – Напугал я тебя вчера… Ну, пить много нельзя – не самый большой грех, а?

– Не самый, – невольно улыбнулась Аля. – Марихуану, наверное, тоже нельзя курить. Как ты, бедный, терпишь… Почему ты не хочешь ни о чем мне сказать? – с отчаянием вырвалось у нее.

– Родная моя, да о чем же тут говорить? – Андрей погладил ее руку, и Аля тут же бросила вилки, которые раскладывала на столе – чтобы задержать свою руку в его руке. – Была когда-то травма – ну, влез по молодости лет в драку, с кем не бывает? С тех пор пятнадцать лет прошло, хорош бы я был, если б до сих пор об этом вспоминал, да еще тебе жаловался. Выпил вчера напрасно, вот и все. Встретил друзей, разволновался, сама понимаешь.

Последнюю фразу он произнес особенно беспечным тоном.

– И… жену тоже встретил? – вырвалось у Али.

– Тоже, – кивнул он. – Только она мне давно уже не жена, не забывай, пожалуйста.

– Почему же ты тогда не хочешь мне ничего рассказать? – Голос у Али задрожал, и она почувствовала, что вот-вот расплачется. – Я же вижу, я же чувствую – ты без равнодушия о ней говоришь… Значит, не все прошло?

Андрей молчал. Аля видела: он не размышляет, что бы ей такое сказать, а просто молчит.

– Все прошло, Аля, поверь мне, – произнес он наконец. – Я до вчерашнего дня не был в этом уверен, а теперь – все. Ты не думай, – сказал он, всмотревшись в ее лицо, – я не в том сомневался, люблю ли ее до сих пор, а вот именно – все ли прошло. Много ведь всяких чувств было понамешано, не одна любовь… Отчасти – оскорбленное самолюбие, хотя оно-то все-таки последним было.

– Когда ты на ней женился? – спросила Аля.

– Когда же я мог жениться – конечно, рано, – усмехнулся Андрей. – В двадцать лет, как только в архитектурный поступил. А она в Гнесинке училась. Три дня мы с ней были знакомы, когда поженились. Но я умный мальчик был, начитанный и очень волновался, как бы моя молодая жена не подумала, что я с ее помощью комплексы какие-то сиротские восполняю. Очень старался мужественным быть. А ей моя мужественность не нужна была, только я слишком поздно это понял. Вот и все.

По его тону Аля поняла, что более подробных объяснений не дождется.

– Не пей тогда больше, – вздохнув, сказала она. – Может, к врачу надо сходить, раз голова болит?

– Больше не буду, – улыбнулся Андрей. – Я через три дня уезжаю. В Барселоне схожу.

Три дня, прошедшие до его отъезда, по закону подлости были так полны дел, что они почти не виделись.

А в самый день отъезда вообще была назначена премьера того самого спектакля по пьесе Вишневецкого, который Аля терпеть не могла. Режиссер с их курса ставил пьесу своего литинститутского друга, в которой все реплики казались Але такими однообразными, что она терялась, не зная, как их произносить.

– Сплошная сцена на коммунальной кухне, – говорила она, сидя накануне вечером в кресле под торшером. – Ах, как все жизненно, я еще по старой квартире всю эту бытовуху помню! А декорации – ты бы видел… Одно непонятно: при чем театр ко всей этой разборке?

– Это у него прием такой, – успокаивающим тоном сказал Андрей. – Он думает, что это реализм.

– А я что должна думать? Мне скучно произносить пустые слова, я за ними ничего не чувствую! – возмутилась Аля.

– А ты произнеси один раз – и забудь.

Андрей улыбался, глядя на нее, и она видела, как щурятся его глаза за стеклами очков и лучами расходятся от них морщинки.