«Джейн Эйр» столкнулась с препятствиями того же рода, но в конце концов была принята к печати.

Я описываю это Вам не для того, чтобы избавиться от порицаний, а затем, чтобы привлечь Ваше внимание к корню литературного зла. Если Вы в своей будущей статье во «Фрейзерс» адресуете несколько просвещенных слов той публике, которая поддерживает передвижные библиотеки, то вполне возможно, что Вам, с Вашими силами, удастся сделать доброе дело.

Вы советуете мне также не уходить далеко от собственного жизненного опыта, поскольку как писатель я становлюсь слаб, как только вторгаюсь в область чистого вымысла. Вы пишете о том, что «подлинный жизненный опыт интересен всегда и всем».

Мне кажется, это также верно. Однако, дорогой сэр, разве личный жизненный опыт каждого из нас не ограничен? И если писатель принципиально описывает только его, не возникает ли опасность повторений, не грозит ли такому автору опасность стать эгоистом? И разве воображение – это не сильная и тревожная способность нашего духа, требующая от нас, чтобы мы выражали и упражняли ее? Следует ли нам оставаться совершенно глухими к ее призывам и безразличными к ее усилиям? Когда она показывает нам великолепные картины, нам следует отворачиваться, а не пытаться воспроизвести их? И когда она проявляет красноречие, нашептывая нам на ухо быстрые и убедительные речи, разве не следует нам писать под ее диктовку?

Я буду с нетерпением ждать следующего номера «Фрейзерс», чтобы узнать Ваше мнение по этим вопросам.

Остаюсь искренне Ваш, с благодарностью,

Каррер Белл.

Хотя Шарлотта и была довольна признанием как писательница, она относилась весьма настороженно к тем, кто выражал это признание: для нее ценность похвалы зависела от степени искренности и таланта того, кто ее высказывал. Соответственно, она обратилась к мистеру Уильямсу (джентльмену из издательской фирмы), чтобы узнать, кто такой мистер Льюис. Ответ Шарлотты, отправленный после того, как она узнала кое-что о личности ее будущего критика, и написанный в ожидании его критики, нельзя опустить. Помимо суждения о мистере Льюисе, письмо содержит некоторые занятные намеки на недоумение, возникшее в обществе о братьях Белл, а также замечание о поведении еще одного издателя по отношению к ее сестре. Это замечание я оставлю без комментариев, поскольку в разговоре о подобных людях правду можно принять за клевету213.

Мистеру У. С. Уильямсу, эсквайру

10 ноября 1847 года

Дорогой сэр,

я получил «Британию» и «Сан», однако до меня не дошел «Спектейтор», о чем я очень сожалею, так как неодобрительные рецензии, хотя и не приносят удовольствия, обычно весьма полезны.

Благодарю Вас за сведения, касающиеся мистера Льюиса. Я рад слышать, что это умный и искренний человек; если дело обстоит так, я могу ожидать его критического приговора с присутствием духа. Даже если он окажется неблагоприятным, я не стану роптать. У таланта и честности есть право осуждать в тех случаях, когда они считают осуждение заслуженным. Из того, что Вы пишете, однако, я заключаю, что могу надеяться хотя и на скромное, но все-таки одобрение с его стороны.

Ваш рассказ о тех догадках, которые бродят в обществе относительно вопроса, кто такие братья Белл, весьма позабавил меня. Если бы эта загадка была решена, то публика, скорее всего, посчитала бы ее не стоящей таких усилий. Но оставим это: нам следует продолжать молчать, это точно не оскорбит никого в мире.

Обозреватель, заметивший маленькую книгу стихотворений, в заметке, напечатанной в «Даблин мэгэзин», заключил, что soi-disant214 три автора – в действительности один человек, который, будучи наделен слишком большим самомнением и, соответственно, чересчур возомнив о своих талантах, решил, что они слишком велики для того, чтобы принадлежать одному индивидууму, и потому разделил их на три части, исходя, по-видимому, из того соображения, что таким образом он в меньшей степени потрясет нервы читающей публики. Такова оригинальная мысль рецензента – весьма своеобразная, даже поразительная, однако неверная. На самом деле нас трое.

Прозаические произведения, написанные Эллисом и Эктоном, вскоре выйдут в свет, хотя им полагалось выйти уже давно. Первые корректуры они держали еще в прошлом августе, до того как Каррер Белл передал Вам рукопись «Джейн Эйр». Мистер ***215, однако, ведет дела совсем не так, как фирма «Смит и Элдер». На ***-стрит216, похоже, царит совсем другой дух, чем тот, что господствует в доме 65 по Корнхилл. <…> Мои родственники должны были терпеть ужасные отсрочки и проволочки, в то время как я познал все преимущества правильного управления: одновременно и делового, и джентльменского, и энергичного, и тактичного.

Мне интересно знать, всегда ли мистер *** ведет себя так, как он поступал с моими братьями, или же это было исключением из сложившейся практики. Можете ли Вы рассказать мне о нем? Прошу прощения за то, что я сразу касаюсь этого вопроса, но мне очень хочется знать. Если же мои вопросы покажутся Вам назойливыми, то Вы, разумеется, можете не отвечать.

Искренне Ваш, с уважением,

Каррер Белл.

Дж. Г. Льюису, эсквайру

22 ноября 1847 года

Дорогой сэр,

я уже прочитал «Рэнторпа»217. Я не мог достать эту книгу вплоть до самого последнего времени, однако пару дней назад мне удалось ее получить, и я ее наконец прочел. Читая «Рэнторпа», я увидел новую книгу – не перепечатку, не размышление на темы другого сочинения, а именно новую книгу.

Я и не знал, что в наше время пишутся подобные романы. Он очень сильно отличается от любого популярного художественного произведения, потому что доставляет свежую пищу уму. Ваш жизненный опыт и Ваши убеждения передаются читателю. А для читателя, который является еще и писателем, они представляют необычайный интерес и имеют несомненную ценность. Теперь я жду Вашего отзыва о «Джейн Эйр» с совсем другими чувствами по сравнению с теми, которые владели мною до чтения «Рэнторпа».

Вы были для меня чужим человеком, и я не имел оснований чувствовать к Вам особое расположение и уважение. Ваша похвала или хула вряд ли могла меня тронуть, поскольку я не знал, есть ли у Вас право хвалить или ругать. Однако теперь я обо всем этом осведомлен.

Полагаю, Вы будете суровы: свидетельство тому – Ваше последнее письмо. Ну что ж, я постараюсь извлечь урок из Вашей суровости. Теперь я точно знаю, что Вы человек справедливый и обладающий тонким вкусом, однако и Вам, как и всем смертным, свойственно иногда заблуждаться. И если какое-либо из Ваших замечаний заденет меня слишком сильно и заставит почувствовать острую боль, то я предпочту отложить его в сторону, не поверив ему до тех пор, пока не буду способен принять его безболезненно.

Остаюсь искренне Ваш, с большим уважением,

Каррер Белл.

В декабре 1847 года из печати вышли романы «Грозовой перевал» и «Агнес Грей». Первый из них не был принят многими читателями из-за той силы, с которой в нем изображались порочные и исключительные по своим качествам персонажи. Часть публики, впрочем, почувствовала мощь незаурядного таланта, хотя он и выразился в портретах мрачных и страшных преступников. Шарлотта писала об этом романе: