Я шел мимо людей, глядя прямо перед собой и каждый миг чувствуя, как неумолимо сгораю страница за страницей. Грызущая изнутри боль как кислота, которой нет разницы, что разъедать – плоть или душу. Я плавился, с трудом держа спину прямо. Кажется, даже улыбался. Но с кем я здоровался… кому издалека кивал… не помню, потому что в тот момент перед глазами висела кровавая пелена, а единственной мыслью, которая меня удерживала в вертикальном положении, было странное, иррациональное желание уйти достойно.

Зачем расстраивать господина губернатора известием о свежем трупе на красивом газоне?

Зачем пугать гостей и омрачать радость молодых видом моего искалеченного тела?

Да и графа следовало успокоить. Я ведь предупредил его, что уеду? Ну так и пусть его сиятельство искренне верит, что я исполнил обещание и, приняв предложение знакомого мага, уехал из Каррага в поисках лучшей доли.

Само собой, потом он спросит у губернатора: что это был за тип, которого даже господин военный инспектор не смог осадить? Если к тому времени Роадор эль Нур все же догадается, кто именно почтил присутствием его дом, то его сиятельство, полагаю, успокоится. Как минимум, поостережется дальше задавать вопросы, потому что спорить с императором ему уж точно не следовало. Ведь у графа есть сын. И если не ради собственного спокойствия, то хотя бы ради него командиру не стоило добиваться правды.

Не знаю как, но выбравшись из расцвеченного яркими огнями сада, я на одеревеневших ногах дошел до ворот и, ощутив очередную волну поднявшегося изнутри жара, был вынужден ненадолго остановиться. Прислонившись спиной к какому-то дереву, я вцепился пальцами в душивший меня воротничок, но сорвать не смог – не хватило сил. Задыхаясь от боли, я тщетно царапал пальцами горло, пытаясь нащупать намертво пришитые пуговицы, но руки вдруг сталь слабыми, неуверенными. Струящийся по лицу пот то и дело заливал глаза. Затем подо мной отчаянно зашаталась земля. И сам не знаю, как я добрался до вереницы стоящих возле крыльца экипажей, а затем ввалился в ближайший и буквально рухнул внутрь, донельзя удивив этим лошадей.

– Господин офицер, что с вами? – осторожно поинтересовался заглянувший внутрь совсем еще молодой кучер.

– Да пьяный, наверное. Перебрал, – раздались снаружи неуверенные голоса. – К утру здесь таких будет каждый второй.

С трудом протолкнув в горящие легкие глоток свежего воздуха, я нашарил непослушными пальцами мешочек на поясе и, с трудом отвязав его, бросил на улицу.

– Гони. Из города. Живо, – прохрипел я, сворачиваясь на обитом тканью полу, как замученный пес.

Паренек машинально перехватил свою плату. Недоуменно замер, поколебался. Но потом все же развязал кожаные завязки, ахнул, обнаружив внутри целое состояние, а потом резко засуетился.

– Сейчас… сейчас, господин офицер! Все сделаю в лучшем виде!

Я устало закрыл глаза и даже не шелохнулся, когда он торопливо захлопнул дверцу. В салоне сразу же потемнело. Снаружи послышался свист кнута и недовольное конское ржание. Затем карета мягко качнулась. По мостовой прогрохотали копыта. После чего запряженный четверкой лошадей экипаж вихрем вылетел за ворота и на огромной скорости полетел по улице, подгоняемый радостно гикающим кучером.

Похоже, я все-таки провалился в забытье, потому что совершенно не помнил, сколько времени мы мчались по улицам и как именно уболтал городских стражников внезапно разбогатевший возница.

В себя я пришел уже за городом. По-видимому оттого, что на неровной дороге карету начало сильно трясти. Скорость передвижения резко упала. Грохот копыт по мостовой сменился более гулкими ударами о землю. Еще через какое-то время карета совсем замедлилась. После чего в стенке между передним сидением и облучком отворилось крохотное окошко, и в нем показалась озабоченная физиономия кучера.

– Куда править-то, господин офицер? Впереди развилка: на Одеш или на Ойт?

Я вяло качнулся от очередного толчка.

Ни в Одеш, ни тем более в Ойт мне не хотелось. Не успеем. Да и какая разница, где помирать? Впрочем, нет. Разница все-таки есть. Поэтому, собравшись с силами, я приподнял тяжелую, похожую на раскаленную металлическую болванку голову, и хрипло спросил:

– Тут речка поблизости есть?

– Есть. Как же не быть? – удивился возница.

– Какая?

– Дак Истрица, конечно! Других-то рек тут почитай и не водится!

Я уронил голову на мягкий пол и снова закрыл глаза.

– Найди пологий берег. Там сойду.

– Будет сделано, господин, – обрадовался точному указанию кучер, и через миг карета снова ускорилась.

Минут через двадцать тряска усилилась настолько, что мне стало трудно лежать на отчаянно прыгающем полу. Но перебраться на сидение не хватало сил. Да и не думаю я, что смог бы на нем удержаться. Слабость накатывала волнами. Меня то обжигало изнутри, то снова обвевал приятный холодок. Печать как таковая на этом фоне уже не выделялась: у меня и так болело все – кожа, мышцы. Как если бы изнутри меня жадно грызли крохотные огненные термиты, жадно обгладывая раскаленную плоть до самых костей.

Тизар однажды сказал, что смерть от магии императора мне предстоит долгая и мучительная. Причин не верить ему тогда не было, а теперь же я просто знал – его величество придумал отличный способ держать своих людей в повиновении.

Крови, правда, так и не показалось – как бы ни ломало меня изнутри, каким бы диким не был жар, наружу до сих пор не вырвалось ни одного огненного язычка. Все, что разрушала во мне печать, происходило тихо, совершенно незаметно для окружающих. А если и появилось во взгляде кучера мимолетное сочувствие, то он небось и впрямь решил, что я перепил. Поэтому и озадачил его столь странной просьбой, да еще и деньжищи на ветер выкинул преогромные.

Наконец, экипаж в последний раз дернулся и остановился. Спрыгнувший с облучка возница бодро распахнул дверь и возвестил:

– Приехали, господин офицер! Вот она, ваша Истрица!

К тому времени я уже вспомнил про транс и успел кое-как собрать себя в кучку. Поэтому не выполз из кареты безвольной массой, не вывалился на землю мешком дерьма, а, скрипнув зубами, встал, самостоятельно выбрался на улицу и, оказавшись под бескрайним ночным небом, неслышно вздохнул.

А все-таки славное ты, парень, выбрал мне место для смерти. И как же здесь, оказывается, красиво… совсем близко, буквально в двадцати шагах от дороги, размеренно шумит река. На живописном берегу лежит песок. К нему почти вплотную подбирается зеленая травка. Над ней загадочно перемигиваются звезды. Ветра почти нет. Воздух упоительно чист и наполнен потрясающей свежестью. Тихонько шелестит листва на деревьях. Негромко стрекочут невидимые сверчки…

– Благодарю, – ровно сказал я, даже не взглянув на кучера. – Можешь возвращаться.

– Но как же, господин…?

– Свободен, – бросил я совсем другим тоном. После чего неизвестный паренек, бросив на меня на удивление жалостливый взгляд, упорхнул обратно на козлы, с силой хлестнул лошадей, и тяжелая карета умчалась прочь, громыхая колесами.