Он отвел меня в кают-компанию, усадил в кресло и сам уселся рядом.

— Вы поставили меня в очень затруднительное и неприятное положение — я имею в виду тебя и Минерву, — начал Нейл. — Представь, каково бы мне было увидеть одну из вас мертвой или умирающей?! — Он тяжело вздохнул и уныло покачал головой. — Я и к Бруму ходил, но даже он ничего не смог сделать, чтобы предотвратить этот дурацкий поединок, в который вы ввязались по собственной глупости и легкомыслию. Поверь старому другу, такая жизнь не для вас! Сегодня Лимстер получил по заслугам, но завтра или через неделю найдется другая такая же мразь, и все повторится. Ну разве можно жить, как перекати-поле, не имея ни корней, ни опоры, постоянно рискуя жизнью и ничего не получая взамен, без каких-либо перспектив на будущее, кроме эшафота и петли? Какой смысл, ответь?

Он не дождался ответа да и не нуждался в нем. Говоря о нас с сестрой, он подразумевал и себя тоже.

— Я давно подумываю о том, чтобы порвать с Береговым братством, — продолжал Грэхем после короткой паузы. — Я не могу больше смотреть на убитых и умирающих совсем еще молодых парней. Я устал от крови, устал от ран, устал штопать изуродованные тела, а потом наблюдать, как пожирает их антонов огонь [78], и медленно сходить с ума от собственной беспомощности и бессилия хоть чем-то облегчить их страдания. На моем счету в банке голландца достаточно денег, чтобы завести свою практику в Лондоне или Эдинбурге. Да где угодно, какая разница?! Лишь бы никто из пациентов не догадывался о моем прошлом. Я бы мог уйти еще в Нью-Йорке, но меня удержала привязанность к Адаму… и к тебе! — Он повернулся ко мне. — Пойдешь со мной, Нэнси? Мне будет нетрудно выдать тебя за свою дочь.

— Я не могу. Как я расстанусь с Минервой, особенно сейчас, когда она нуждается в заботе и помощи? Она рисковала жизнью, защищая меня и мою честь, а вы предлагаете мне ее бросить? Нет, никогда!

— Ну зачем же бросать? — возразил доктор. — Что за крайности? Возьмешь ее с собой.

— Как у вас все просто получается, мистер Нейл Грэхем! — фыркнула я с возмущением. — Вы хотя бы задумались, за кого придется выдавать себя ей, если мы обе отправимся с вами? За мою рабыню? Служанку? На такое она никогда не согласится! А известно ли вам, уважаемый доктор, как в старой, доброй Англии обращаются с чернокожими? Да как везде! Иначе говоря, оскорбляют, третируют, избивают и всячески унижают. Так что ничего не получится, Минерве ваше предложение не подойдет. Боюсь, придется нам с ней до конца дней своих мотаться по свету с корсарами. Видно, такая уж нам судьба выпала.

— Хочется верить, что ты ошибаешься. А что с твоим женихом, Уильямом?

Я пожала плечами:

— После того что случилось на «Орле», я очень сомневаюсь, что Уильям вообще захочет иметь со мной дело. Он презирает и ненавидит пиратов и даже если простит меня, едва ли у нас что-нибудь сладится.

— Напрасно ты так плохо о нем думаешь, — осуждающе покачал головой Нейл. — Надеюсь, он в курсе всех обстоятельств, вынудивших тебя обратиться за помощью к корсарам?

Я молча кивнула.

— В таком случае я не вижу никаких препятствий, — усмехнулся Грэхем. — Если только он по-прежнему тебя любит.

— Я даже не знаю, жив он или нет.

— А ты считай его живым, пока не убедишься в обратном, — посоветовал доктор. — И не теряй надежды, девочка моя. — Он наклонился ко мне, с отеческой лаской положил свою руку поверх моей, слегка стиснув длинные, гибкие пальцы хирурга, и с нажимом повторил: — Никогда не теряй надежды!

— Когда вы намереваетесь нас покинуть? — поспешно спросила я, стремясь перевести беседу в другое русло, подальше от Уильяма и моей собственной персоны.

— Сразу, как только подвернется подходящий случай.

— А Брум знает?

— Пока нет. Но догадывается, я думаю.

Я видела, что решение Нейла окончательно и бесповоротно и отговаривать его не имеет смысла, но за несколько месяцев знакомства с ним успела проникнуться к доброму доктору самыми теплыми чувствами. Меня восхищали его незаурядный ум, оригинальный образ мышления, высокий профессионализм; я отдыхала душой в его обществе, и мне ужасно не хотелось так скоро с ним расставаться. Я как раз собиралась поведать ему об этом, в надежде упросить хотя бы задержаться на какой-то срок, но тут в кают-компанию в сопровождении Пеллинга ворвался наш капитан, которого я никогда прежде не видела в таком бешенстве.

— Вот, полюбуйтесь! — Он щелкнул пальцами, и боцман торопливо подал ему сложенный вчетверо листок бумаги. — «Круговой пенни», ни больше ни меньше! — Адам развернул листок, положил на стол, разгладил складки и протянул нам. На лицевой стороне размещался довольно объемистый список начертанных подряд имен и фамилий, составляющих в совокупности замкнутую окружность. — На компас смахивает, — покосился он на зловещий круг. — Да только не на север показывает, а на самый настоящий заговор! Клянусь Богом, я вышвырну с корабля всех до одного ублюдков, чьи поганые имена значатся в этом списке!

Верный своему слову, Брум незамедлительно созвал команду на сходку и предъявил общему собранию неизвестными путями добытую Пеллингом улику.

— Вот эта пакость, — начал он, брезгливо держа двумя пальцами за кончик замызганный лист, — называется «круговым пенни». Здесь список злоумышленников, затеявших поднять бунт против законно избранных капитана и офицеров, только написан он таким хитрым образом, чтобы никто не догадался, кто главные зачинщики. — Адам обвел собравшихся пристальным взглядом, подолгу задерживая его на некоторых лицах. — Сразу скажу, что не намерен гадать, кто есть кто, и зачитывать список тоже не буду. Но все, кто в нем значатся, должны в течение часа свернуть свои гамаки, забрать вещички и собраться у шлюпбалок. За исключением того мерзавца, который уже получил свое сегодня утром и валяется сейчас на песке смердящей падалью. А если кто задержится хоть минутой дольше, тому придется добираться до берега вплавь. Я все сказал. Время пошло!

— Требую голосования! — послышались с разных сторон сразу несколько голосов.

— Голосования вам захотелось? — театрально изумился Брум. — Что ж, будет вам голосование! Кто за то, чтобы оставить на борту этих ублюдков?

В защиту заговорщиков не поднялась ни одна рука.

— Значит, решено! — подвел итог капитан. — Все пока остаются на местах, кроме тех, кто в списке. А вы, косорылые, собирайте манатки и вон! И нечего рожи кривить, раньше надо было мозгами шевелить. Да поживее, пока я не передумал и не скормил вас акулам!

Незадачливые мятежники покинули собрание, но прения продолжались. Пеллинг настаивал, чтобы мы избавились тем же способом от всей бывшей команды Лоу, но Брум его не поддержал, и сходка проголосовала против. У нас и так катастрофически не хватало людей, и все понимали, что на плечи оставшихся ляжет непосильная дополнительная нагрузка. Но боцман на этом не успокоился. В числе прочих корсаров нам досталось в наследство от бывшего капитана и несколько музыкантов, составлявших довольно внушительный оркестр, которым Лоу чрезвычайно гордился. Пеллинг же почему-то питал к ним особенную неприязнь и воспользовался случаем, чтобы избавиться хотя бы от оркестра, мотивируя свое предложение тем, что от них, дескать, все равно никакого проку. Их «концертмейстера», долговязого и необыкновенно худого малого по прозвищу Кляча, чрезвычайно возмутило и до глубины души обидело столь предвзятое отношение к «служителям муз», как он сам выразился в свойственной ему высокопарной манере. Потрясая давно ставшей неотъемлемой частью его облика скрипкой, с которой он не расставался ни днем, ни ночью, Кляча вскочил на ноги и разразился страстной речью.