— Что с тобой происходит, Нэнси? — донесся из темноты встревоженный голос проснувшейся Минервы.

Я не успела ей ответить. К моему величайшему удивлению, у меня внезапно хлынули слезы, и я разрыдалась, да так бурно и горько, что никак не могла остановиться. Минерва прошлепала ко мне босыми ногами и прилегла рядом на краешек койки, прижала к себе, крепко обняла, гладя по голове и ласково шепча мне на ухо что-то успокаивающее, а я уткнулась ей в плечо, продолжая рыдать и орошая слезами ее сорочку. Я не знала материнской ласки, и ни одна женщина не утешала меня прежде с такой самозабвенной и бескорыстной любовью. Щека моя прижималась к горячему, округлому плечу, скрытому под грубой тканью ночной рубахи. Вспомнив о позорном клейме на ее плече, я расплакалась еще громче. Минерва качала и убаюкивала меня, как ребенка, тихо напевая какую-то тягучую, монотонную мелодию без слов, и я постепенно успокоилась и перестала всхлипывать. По ночам у берегов Гвинеи так жарко и душно, что заснуть нам больше не удалось, и мы проговорили до самого рассвета.

— Ты должна избавиться от тяжести, обременяющей твое сердце, — прошептала Минерва. — Филлис, я знаю, посоветовала бы то же самое.

Да я бы с радостью! Вот только как?

— Мне снова приснился кошмар.

— Опять бразилец? Как в прошлом сне?

— Да. Правда, на этот раз я видела его совсем близко. Он стоял на палубе, весь в черном и с большим алмазным крестом на груди. Он по-прежнему преследует нас.

— Но откуда он узнает, где нас искать? Мы ушли из Карибского моря, и никто, кроме своих, не знает, куда направился наш корабль.

Я безнадежно покачала головой:

— Понятия не имею. Знаю только, что ему все известно.

— А я тебе снова повторю, что ты не можешь знать этого наверняка! И присказку материнскую напомню: «Утро вечера мудренее». Что будет, то будет, и нечего дрожать и слезы лить раньше времени!

— В том-то и дело, что я все понимаю, но поделать с собой ничего не могу. Мне страшно. Я не такая смелая, как ты, и всего боюсь. Когда Лоу меня схватил… Когда я представила, что он со мной сделает… Он же меня команде грозился на потеху отдать и за борт выкинуть рыбам на корм… — Я закусила губу, чтобы опять не расплакаться. — Я как отрезанный ломоть. От одного берега оттолкнулась, а к другому так и не прибилась. У меня есть прошлое, но нет никакого будущего. И никому я не нужна, кроме Уильяма. Да и на него я не слишком надеюсь. Пораскинет мозгами и поймет, что ни к чему совсем ему жена-пиратка. Найдет себе порядочную девушку, а обо мне и думать забудет…

— Ну-ну, успокойся, — снова обняла меня Минерва. — Я же с тобой.

— Надолго ли? У вас с Винсентом все уже слажено.

— У нас с Винсентом еще ничего не слажено! — возмущенно воскликнула она, но я не почувствовала за ее словами внутренней убежденности.

— Только не надо обманывать. Ни меня, ни себя. Я же видела, какими глазами вы смотрите друг на друга! Ты любишь его, не отрицай, и рано или поздно все равно уйдешь к нему. И тогда я останусь совсем одна. Без друзей. Без дома. Без семьи…

— Ошибаешься. Даже если мы с Винсентом поженимся, ты до конца дней останешься для меня и подругой, и семьей, а под крышей нашего дома для тебя всегда найдется место. — Какая-то незнакомая интонация в голосе Минервы заставила меня более внимательно прислушаться к ее словам. Похоже, на душе у нее тоже наболело, и ей хотелось выговориться до конца. — Я должна тебе кое-что сказать. — Она рассеянно намотала на палец локон моих волос. — Мне давно следовало открыться, но я все никак не решалась и откладывала на потом.

— И что же это за секрет?

— Ты моя сводная сестра, Нэнси. Твой покойный отец был и моим отцом.

Мы прошли рука об руку через множество испытаний и невзгод, и все это время она хранила в сердце тайну своего рождения, ни разу не выдав себя ни словом, ни взглядом! Я приподнялась на локте и склонилась над ней, пытаясь понять по выражению лица Минервы, откуда черпала она душевные силы, позволявшие ей так долго держать меня в неведении?

— И ты молчала? — потрясение выговорила я.

— Филлис взяла с меня обещание ничего тебе не говорить.

— Но почему?!

— Твой… наш отец запретил. Она поклялась, а потом он умер, и некому было освободить ее от клятвы. Ты же знаешь Филлис, она свое слово всегда держит. Ты не сердишься, что я так долго это скрывала?

— Сержусь? Да как тебе такое могло в голову прийти? Я ужасно рада, просто еще не успела привыкнуть к тому, что у меня появилась сестра. И как только я раньше не догадалась? Все же на поверхности лежало, достаточно было глаза пошире раскрыть.

Многое из того, чему я прежде не придавала значения, пропускала мимо ушей или просто не замечала, складывалось теперь в цельную картину и представало передо мной в истинном свете. Ежегодные поездки отца на Ямайку. Привилегированное положение Филлис и Минервы при его жизни. Странное ощущение, что я гляжусь в зеркало, возникавшее порой, когда я смотрела на подругу. Различия между нами словно ослепляли меня, затмевая несомненное внешнее сходство. Любой посторонний наблюдатель заметил бы его с первого взгляда. Походка, манера держаться, одинаковый изгиб бровей… И конечно же, свойственное нам обеим несговорчивое упрямство, не так давно повергшее в отчаяние Уильяма. Теперь, когда у меня открылись глаза, можно было только поражаться, почему это не произошло гораздо раньше, за много месяцев до нашего ночного разговора?

Впервые за долгое время я испытала умиротворение и покой, больше не ощущая себя безнадежно одинокой в бурном море житейских передряг. Любовь мужчины и женщины бывает сильнее родственных уз, но она не так долговечна. Мы же с Минервой были сводными сестрами, и ничто на свете не могло этого изменить. Я твердо знала, что мы будем любить друг друга до гроба, и свято верила, что вдвоем нас не сломят никакие превратности судьбы.

Каждый пиратский корабль представляет собой ограниченный мирок, где все зависят друг от друга. Известный принцип «один за всех, и все за одного» приобретает в таких условиях особенную актуальность, потому что любое отклонение от него зачастую приводит к гибельным последствиям. «Скорое возвращение» и его предшественники полностью отвечали этим требованиям, и на борту у нас всегда царил дух взаимовыручки. Брум переименовал захваченный у Лоу трехмачтовый барк «Красный скелет» в «Удачу» — в честь предыдущего флагмана нашей флотилии, однако перемена названия удачи не принесла. Костяк его экипажа составляли пираты, долгое время находившиеся под влиянием прежнего капитана и перенявшие у него массу скверных привычек. Попадались среди них и безжалостные головорезы, и откровенные мерзавцы, ни во что не ставившие ни человеческую жизнь, ни ими же подписанные статьи устава. В команде процветали волчьи нравы, которые Лоу усиленно поощрял, исподтишка науськивая своих корсаров друг на друга и умело разжигая рознь между различными группировками. Они и сейчас грызлись, как волки, точнее сказать, как собаки, воспитанные и обученные никудышным псарем. Все это начало очень быстро сказываться, доставляя массу хлопот и проблем новому командиру. Не проходило ни дня без ссор и скандалов. Пока обходилось без поножовщины, но напряжение нарастало, грозя в скором времени прорваться и выплеснуть наружу державшиеся до поры под спудом былые обиды и неутоленные страсти.