когда он выходил из того дома, от тех людей, знавших, где находится Джамике, я осенил его веселыми мыслями. Я напомнил ему тот день, когда он съел угбу, а после обосрался. Он вспомнил, как орошал говном травку в зарослях. От этих воспоминаний он должен был бы рассмеяться, но он не смеялся. Я напомнил ему кое о чем, что очаровывало его больше всего: то, как зевал гусенок. Как гусенок открывал клюв и как его серый язык дрожал вместе с перламутровым шаром, раздувавшимся в подъязычье. Его клюв раскрывался в два раза шире любого человеческого рта, забавно растягивая немалую часть его пленочной кожи. В любое другое время мой хозяин рассмеялся бы. Но сейчас он не смеялся. Не мог. Почему? Потому что весь мир вокруг умирает для такого человека, как он, в такое время, как это, а потому все приятные воспоминания, все образы, которые могли бы доставить ему радость, в такие моменты ничего для него не значат. Даже если бы они собрались в его голове во всем своем множестве, они бы лежали там в бездонной тщетности, как золотая монета во рту мертвеца.

И он вышел в город, неся, как подарок на тарелке, то убеждение, которое породил в нем разговор с этими людьми: все кончено, что сделано, то сделано. Они ему ясным языком объяснили, что план был продуман до мелочей. Джамике посвятил своих друзей во все подробности. Он сказал им, что затеял крупное дело, после которого переберется на юг.

– Что они имели в виду, говоря это? – спросил мой хозяин дрожащим голосом.

Это просто, ответили они. Когда-то Северный Кипр и Южный Кипр были одной страной, а потом между ними случилась война, и турки в 1974 году разделили остров. Эта, турецкая, часть является страной-изгоем, а настоящий Кипр – это греческая часть. Две страны разделены колючей проволокой. Если пойти к Киренийским воротам в центре города Лефкоша, то там рядом граница, и европейцы свободно переходят в турецкую часть острова из греческой. Греки в Европейском союзе. Многие нигерийцы платят, чтобы их провели туда, а некоторые пытаются перебраться на ту территорию сами, перелезают через ограду и просят убежища. Джамике тоже заплатил, чтобы его перевели.

– И он никогда не вернется? – спросил после этого мой хозяин, и, хотя в его голосе слышалось что-то вроде всепоглощающей паники, которая даже у палача вызвала бы сочувствие, один из них ответил:

– Не. Он возвращаться нет.

Эгбуну, мой хозяин принял это откровение с мрачной твердостью, как человек, забежавший в каземат, вход в который закрылся за ним и из которого теперь не было выхода. Слева высилась неприступная каменная стена. Справа – гранитная дверь, против которой и сотня крепких парней будет бессильна. Впереди – то же самое. Сзади – тоже закупорено.

И тогда он спросил у них, что ему делать.

– Не знаю, братишка, – ответил человек, который представился как «лучший друг» Джамике. – Мы говорим нигерийский люди: протри глаза, не будь дурак, потому что люди… ммм, брат… плохой люди. Но некоторый из вас слышать нет. Ты посмотри, как это парень твой кидать.

– Постарайся, чувак, – сказал другой. – Ты мужчина. Вынеси. То, что случилось, то случилось. Тут многие, как ты. Выживают. Даже я. Один тут, агент, меня обманул, сказал, здесь Америка. Я платить, платить, чтобы сюда попасть, и что я вижу? Африка в Европе.

Они все рассмеялись.

– Ни тебе Европа, ни тебе Европейский союз, – сказал первый. – Так-то. Что я сделал? Убил себя? Нашел работа. На стройка. – Он показал моему хозяину ладони. Твердые и жесткие, как бетон, грубые, как поверхность спила на бревне. – Я работал с турецки люди, но посмотри на меня, мой учиться теперь. А есть вещь и похуже: ихний женщин нас не любить. А нам тут до смерти хочется!

И тут они громко рассмеялись в присутствии смотревшего на них пустым взглядом человека, которого сжигал внутренний огонь.

– Или возвращайся домой, – сказал один из тех, кто говорил прежде. – Некоторые так и сделали. Может, для тебя это и лучше будет. Купи билет на остатки денег и возвращайся домой.

Чукву, если бы я не был его чи, который соединился с ним, еще до того как он появился в этом мире, до того как был зачат, то я бы не поверил, что это он вышел из той квартиры в тот вечер и зашагал под солнцем. Потому что он изменился, в мгновение ока превратился из твердой материи в слабую глину и стал теперь неузнаваемым. Я много чего повидал: я видел, как брали в рабство моего хозяина, заковывали в цепи, не давали еды, били плетью. Я видел, как мои хозяева умирали неожиданно насильственной смертью. Я видел, как мои хозяева страдали от болезней: Ннади Очереоме много-много лет назад, каждый раз садясь, чтобы опорожнить кишечник, истекал кровью, у него была опухоль в анусе, которая так сильно болела, что иногда он и идти не мог. Но ни разу прежде не видел я такого великого потрясения человеческой души. А ведь я хорошо знаю моего нынешнего хозяина. Как тебе известно, Эгбуну, на самом деле любой человек – загадка для мира. Человек скрыт от других, даже когда у него душа нараспашку. Его не могут полностью увидеть те, кто смотрит на него, к нему не могут полностью прикоснуться те, кто обнимает его. Истинная суть человека скрыта за стеной плоти и крови от всех, включая и его самого. Только его оньеува и его чи – если это хороший чи, а не эфулефу[72] – могут знать его по-настоящему.

Гаганаогву, этот человек, которым мой хозяин стал в мгновение ока, вышел из квартиры, пересек улицу и зашел в магазин, похожий на тот, где он недавно покупал крепкий алкоголь. Он взял такую же бутылку из холодильника и заплатил спокойному мужчине со слезящимися глазами, наблюдавшему за ним с любопытством, словно за каким-то инопланетянином, появившимся из кроличьей норы и перепачканным землей и грязью. Мир вокруг него, эта незнакомая страна, это пугающее пробуждение ощущались остро и живо, словно закаленная сталь. Он видел на другой стороне улицы белого мужчину, гулявшего с ребенком. А женщина вдали толкала перед собой тележку, наполненную продуктами, голубь выклевывал что-то в земле у тротуара. Он думал о себе, о том, что голоден. Уже почти наступил полдень, а он ничего не ел. Его удивило, что он не подумал об этом, не подумал, как быстро все может измениться.

Он вышел из магазина, прикладываясь к