– Подвергнуть опасности? – переспросил Эдвард. – Что именно ты имеешь в виду?

– Да что угодно. Нападение низших, ограбление, изнасилование, главное, чтобы я оказался рядом и спас её. Тогда мистер Брум точно допустит меня до обучения. Да у него не будет другого выхода.

– Звучит слишком легко, – прокомментировал я, отбирая своё пиво у Скэриэла. – Думаешь, это сработает?

– А зачем усложнять? – хмыкнул он. – Всё очень просто. Обводим всех вокруг пальца, и дело в шляпе. – Он торжественно взмахнул руками. – Это будет перестраховкой.

– Надеть футболку не хочешь? – сменил тему Эдвард, нарезая помидоры.

Скэриэл помотал головой, забрал один из помидоров и впился в него зубами.

– Мы сидели в хитонах, пили вино и разговаривали о Французской революции, о Дантоне и о Древней Греции, – мечтательно протянул он с набитым ртом.

– Очень интересно, – улыбнулся Эдвард. Я знал, что он тоже в этом ни черта не смыслит, как и я.

Спустя час после того, как мы поужинали, я занялся уборкой. Пришлось вымыть всю посуду и полы на первом этаже. Я даже не заметил, как быстро заполнилась корзина с грязным бельём. У Скэриэла была странная привычка не надевать одну вещь несколько раз подряд, если она не постирана. Он мог весь день проходить в футболке и к вечеру бросить её в стирку. Он был чистюлей ровно настолько, чтобы не надевать одежду два дня подряд, но не настолько, чтобы складывать вещи и убирать в шкаф. Лоу продолжал разбрасывать свои шмотки, терять футболки и путать наши свитера.

Я рассортировал и закинул грязное бельё в стирку. Эдвард ушёл в свою комнату, а Скэриэл читал на диване внизу. После душа я спустился к нему, но он с кем-то ворковал по телефону.

– И я тебя, – мило проговорил Скэриэл. – Очень сильно.

Но меня поразило не то, что он с кем-то флиртовал, – само собой, меня это задело, – а то, с каким равнодушным лицом он произносил слова. Скэриэл полулежал на диване и разглядывал свои ногти; иногда от скуки грыз ноготь на большом пальце, хотя всегда старался избавиться от этой привычки.

– Сегодня не смогу, но на днях обещаю, – закатил глаза он. – Конечно, любимая. Ага. Да. И я тебя. Доброй ночи. Целую.

Он отключил телефон и виновато посмотрел на меня.

– Она меня бесит.

– Кто?

– Лора. Та полукровка, что работает у Готье. – Скэриэл потянулся и зевнул. – Не хочу при вас с ней разговаривать. Она любит все эти милые фразочки, а меня от них тошнит. Обычно мы болтаем только ночью, она тоже не хочет попасться тёте.

– И как там у неё дела? – внезапно спросил я, чтобы поддержать разговор.

– Сказала, что у Хитклифов сегодня важные гости и её пораньше отослали в свою комнату, чтобы не мешалась.

– Что за гости? – Я сел рядом, и Скэриэл мягко опустил голову на моё плечо. У него была странная привычка прикасаться к другим людям. Как будто ему легче общаться, если он физически ощущает человека рядом. Я старался не думать о словах Эдварда.

Скэриэл – манипулятор.

Скэриэл не просто манипулятор, он мастерски чувствует эмоциональное состояние других. Он знает, что сказать – подобрать не только слова, но и интонацию – или сделать – взять за руки, погладить по спине или обнять в нужный момент, чтобы это повлияло на собеседника. Скэриэл не упустит из вида ни одно чужое движение, ни одно брошенное слово не пропустит мимо ушей.

– Оскар Вотермил и Люмьер Уолдин. Гедеон – мутный тип, так ещё в этой компании. С удовольствием бы взглянул на всех троих вместе. Наверное, они устроят апокалипсис и разнесут весь дом, – усмехнулся он и добавил: – Лора говорила, что у Гедеона большие проблемы с контролем гнева.

Если это нельзя назвать идеальным окончанием дня, то я уже не знаю, что ещё подходит под это определение. Мне было достаточно вот так сидеть, чувствовать его рядом и слушать тихий голос. Я был уверен, что дело не в клятве на крови. Я просто должен был признаться самому себе, что люблю Скэриэла. Как последний глупец, я прощаю ему все выходки и ложь, снова и снова усмиряю ревность, пока он флиртует с другими. И если он попросит, то да, я нападу на девчонку из семьи Брум, лишь бы Скэриэл был мной доволен.

Добираясь до дома на такси, я не знал, чего мне ожидать. Что могло так взбудоражить Гедеона, раз он потребовал моего немедленного возвращения? Только войдя в холл, я услышал знакомый голос и замер.

Люмьер Уолдин с наполненным бокалом в руке стоял у обеденного стола и декламировал строчки из «Одно лето в аду». Насколько я помню, это любимое произведение Скэриэла. Хотя, когда речь заходит об Артюре Рембо, тут уж нельзя быть уверенным, какое из стихотворений входит в топ любимейших, а какое просто вызывает симпатию.

Скэриэл просто без ума от него и всего, что с ним связано. Как мне кажется, по этой причине он полюбил и Люсьена Карра, отца всех битников. Тот тоже любил Рембо и при любом удобном случае упоминал его. Всех троих объединяла любовь к поэзии и безрассудным выходкам.

– «А на заре, вооружённые пылким терпением, мы войдём в города, сверкающие великолепием», – произнёс Люмьер.

– Артюр Рембо. – Гедеон отпил из бокала и бесшумно поставил его на стол.

Мне казалось, словно это мы со Скэриэлом вот так в столовой могли цитировать поэтов. Причём все совпало вплоть до поз; я бы сидел за столом, лениво облокотившись на спинку стула, наблюдал за тем, как Лоу ходит напротив и вдохновенно перебирает значимые строчки из произведений. Единственный выбивающийся из этой картины человек – недовольный Оскар Вотермил – сидел рядом с братом и то и дело бросал на Люмьера презрительные взгляды.

– Бинго! – воскликнул Люмьер; в отличие от скучающего Гедеона и сердитого Оскара, он выглядел вполне довольным происходящим. – Я не сомневался в тебе.

– Только не поэзия, – поморщился Оскар, делая глоток. Он решительно отодвинул пустой бокал в сторону и повернулся к брату. – Гедеон, мы можем поговорить, – следом раздалось чуть тише: – Пожалуйста.

Это не походило на дружеский ужин; пустой стол, не считая открытой бутылки шампанского, трёх бокалов да мятых салфеток. В доме было тихо. Я не слышал звонкого голоса Габриэллы, перешёптывания Кэтрин и Фанни на кухне или тихих шагов Лоры. Мне показалось, что в доме не было даже отца. Лишь Сильвию я встретил у дверей, да и та, поздоровавшись, умчалась в домик для прислуги. Я мог бы задать вопрос Гедеону, но, во‐первых, я прежде не разговаривал с ним о повседневных заботах, так что в нынешней ситуации было бы странно начать задавать подобные вопросы, во‐вторых, я не хотел быть униженным на глазах у Оскара и Люмьера. Кто знает, в каком моральном состоянии сейчас находился брат после общения с этими двумя. Мне бы точно не хотелось попасть под горячую руку за безобидные вопросы.

– Посвящаю следующие строки Оскару, – проговорил Люмьер громче прежнего, практически требуя всеобщего внимания. – «От моих галльских предков я унаследовал светлые голубые глаза, ограниченный мозг и отсутствие ловкости в драке».