Наутро Гордиевский отправился в Центр. Он не заметил за собой хвоста, но само по себе это ничего не значило. В Третьем отделе его встретил Грибин. Держался он «как обычно, но все-таки не совсем». «Вы должны как можно лучше подготовиться к предстоящей встрече, — сказал Грибин. — Ведь как-никак с вами хотят поговорить два человека из высшего руководства». Потом он «пустился в пространные рассуждения» о том, чего именно могут ожидать от нового лондонского резидента Чебриков и Крючков. Гордиевский сообщил, что привез, как его и просили, объемистые материалы о Британии: о ее экономике, отношениях с США, достижениях в науке и технике. Грибин слушал и кивал.

А через час Гордиевского вызвали к Виктору Грушко, который был теперь заместителем главы ПГУ. Украинец, всегда отличавшийся благожелательностью, был не похож на себя прежнего: на Гордиевского холодно смотрел начальник «с безжалостным инквизиторским взглядом».

— Что вы можете сказать относительно Майкла Беттани? — спросил он. — Все выглядит так, что, несмотря ни на что, он действительно желал сотрудничать с нами. Вполне возможно, из него вышел бы со временем второй Филби.

— Я ни чуточки не сомневаюсь в том, что он и в самом деле готов был работать на нас, — ответил Гордиевский. — Причем, как представляется мне, он мог бы стать значительно более ценным агентом для КГБ, чем Филби.

Тут он, конечно, сильно перегнул палку.

— Так как же мы допустили подобный просчет? И был ли Беттани искренен с самого начала?

— Думаю, да. Почему товарищ Гук не пожелал иметь с ним дело, это мне и самому невдомек.

Грушко немного помолчал, а потом сказал:

— Гук, между тем, был выслан из страны. И это вопреки тому факту, что с его стороны не было предпринято ни единой попытки связаться с Беттани. Мало того, он даже слышать не хотел ни о чем подобном. Так почему же в таком случае английские спецслужбы сочли необходимым объявить нашего резидента персоной нон грата?

Было в лице и в тоне Грушко нечто такое, от чего Гордиевскому сделалось не по себе. Он сказал:

— Он нередко вел себя именно так, как мог бы вести себя только кагэбэшник. Вы бы поглядели, с каким важным, напыщенным видом разъезжал он постоянно в своем дорогом «мерседесе», послушали бы, как превозносил он КГБ, разыгрывая при этом из себя генерала. Англичанам, естественно, не могло понравиться такое.

Грушко переменил тему.

Через несколько минут Грушко вызвал сотрудника, которому поручено было встретить Гордиевского в аэропорту, и принялся громко отчитывать его: «Что случилось? Вам поручили встретить Гордиевского и отвезти его домой. Где вы были?» Тот в свое оправдание пробормотал, что ждал в другом крыле аэровокзала. Гордиевскому вся эта сцена казалась разыгранной нарочно для него. Быть может, в КГБ сознательно решили никого не посылать в аэропорт, чтобы проследить, куда Гордиевский поедет и что станет делать.

Гордиевский вернулся к себе в кабинет, стал перебирать бумаги и ждать, когда его вызовут к руководству КГБ, что будет означать, что все в порядке, или, наоборот, его похлопает по плечу кто-то из контрразведки, и это будет означать конец. Не произошло ни того, ни другого. Он поехал домой и провел еще один вечер в раздумьях, еще одну ночь — в полных страха догадках. На следующий день повторилось все то же самое. Гордиевскому впору было заскучать — если бы не ужас, не отпускавший его ни на минуту. На третий день Грибин сказал, что уйдет с работы пораньше, и предложил подбросить Олега на машине до центра Москвы.

— А что, если я вдруг понадоблюсь, а меня не окажется на месте? — спросил Гордиевский.

— О нет, сегодня вечером вас уж точно никуда не станут вызывать, — ответил Грибин.

Шел дождь, машина то и дело застревала в пробках. Гордиевский, стараясь сохранять небрежный тон, заговорил о том, что здесь он только впустую теряет время, а в Лондоне его ждет масса неотложной работы.

— Если нет каких-то веских оснований для дальнейшего пребывания в Москве, то я предпочел бы вернуться в Лондон и заняться работой. Ее же невпроворот: парламентский год подходит к концу, вот-вот состоится важная конференция стран — членов НАТО, сотрудники, курирующие осведомителей, нуждаются в руководстве…

Грибин только отмахнулся от его сетований — с какой-то наигранной беспечностью.

— Ерунда все это! — сказал он. — Люди порой отсутствуют месяцами, и то ничего. Незаменимых людей нет.

На следующий день Гордиевского опять никто никуда не вызвал, и опять он, борясь с внутренней паникой, всем своим видом показывал, будто все идет своим чередом. На следующий день — то же самое. Происходил какой-то странный обманный танец, в котором и Гордиевский, и КГБ как будто двигались синхронно, а на самом деле каждый ждал, когда же другой споткнется. Напряжение не ослабевало, и поделиться тревогой Гордиевскому было не с кем. Он не замечал наружного наблюдения, но шестое чувство подсказывало ему, что уши и глаза — повсюду, на каждом углу, в каждой тени. Большой Брат следил за ним. Вернее, за ним следил вон тот человек на автобусной остановке, сосед на улице, бабушка с самоваром в вестибюле. А может быть, ему это только мерещилось. Дни проходили один за другим, и Гордиевскому уже начинало казаться, что, быть может, его страхи напрасны. А потом явилось доказательство того, что все-таки нет.

В коридоре Третьего отдела он случайно встретил коллегу из Управления «С» (отвечавшего за работу сети нелегалов) Бориса Бочарова, и тот спросил его: «Олег, что творится в Британии? Почему отзывают всех нелегалов?» Гордиевский постарался скрыть изумление. Команда «отбой!» глубоко засекреченным разведчикам могла означать только одно: КГБ узнал, что их деятельность в Великобритании скомпрометирована, и спешно сворачивал свою сеть нелегалов. Агент Дарио, получивший недавно кирпич, нафаршированный деньгами, пробыл в Лондоне в качестве тайного шпиона меньше недели. Его личность так и не удалось установить.

А потом Гордиевский обнаружил на своем столе ящик с надписью «лично товарищу Грушко», прибывший с дипломатической почтой из лондонской резидентуры. Поскольку Гордиевский был теперь лондонским резидентом, люди, разбиравшие почту в Москве, предположили, что он же сам и отправил эту посылку в Москву. Дрожащими руками он встряхнул ящик и услышал сухой стук и звяканье металлической пряжки. Все стало ясно: это был его собственный портфель, оставленный им на столе в Лондоне, а в нем — важные бумаги. КГБ продолжал собирать свидетельства. Сохраняй спокойствие, приказал он сам себе. Веди себя как ни в чем не бывало. Он передал посылку в секретариат Грушко и вернулся к своему столу.

«Рассказывают, что солдаты, когда слышат грохот артиллерии, впадают в панику. Именно это произошло и со мной. Я не мог даже припомнить план побега. А потом я подумал: „Все равно этот план неосуществим. Можно про него забыть и просто ждать пули в затылок“. Меня словно парализовало».

В тот вечер он позвонил в кенсингтонскую квартиру. К телефону подошла Лейла. Записывающие устройства включились и в Лондоне, и в Москве.