пыталась их догнать. Она бежала спотыкаясь, падала на руки и бежала уже так, ее задние когти рвали в клочья кучевые облака. Сопроводительные документы разлетались из ее беспомощных рук с маникюром, цвет которого означал: «Я ждала всю ночь, я предугадала самые разнузданные твои фантазии, кроме одной — что ты захочешь не прийти». «Погодите! — кричала она. — Не улетайте вот так!» Ясновид перегнулся через борт. «У меня есть загадка! — кричала она. — Отгадайте ее, за-ради Бога! Я не могу больше носить ее в себе!» — «Давайте», — разрешил Ясновид и скомандовал «Хейердалу» притормозить. Женщина на рысях остановилась, ее задние ноги занесло вбок. «Такая, значит, — задыхаясь, сказала она. — В юбке, а не карман, без жилищных проблем, а до сих пор не замужем, с когтями, а не медведь, с бюстом, а не родина героя». — «Я не могу отгадать этой загадки, — сообщил Ясновид. — Все мое существо протестует против этого. Я думаю также, что эта загадка вообще не имеет оснований разгадываться». — «Я знала», — сказала она, уткнув лицо в руки, а хвост хлестал по ее нежным бокам. Ясновид распорядился дать в ее честь салют орудиями левого борта. Бледный месяц вырисовывался на бушприте.

«Ясновид, — позвала старушка грустного супруга. — Скоро твой дом». — «Да», — без выражения отозвался он. «Ты, кажется, этому не рад». — «Не знаю». — «Ясновид, давай еще раз. Ты высадишь меня на острове Мадейра, там я дождусь проходящего корабля до Лиссабона. Или, если не на Мадейре, чего там, действительно, время проводить, тогда на Канарских островах, где я поднимусь на Тенерифский пик, чтобы, напрягая глаза, следить твой горделивый лет. А ты прощай навек и будь свободен». — «Очередной раз говорю тебе: нет, — отозвался Ясновид. — Что бы я ни думал сначала, теперь я скорее умру, чем променяю тебя на любую роскошь мира. Кроме того, после великого Гумбольдта, поднимавшегося на Тенерифский пик вплоть до пояса, где на нем совершенно не было растительности, в познавательном плане на Канарских островах совершенно нечего делать. Мы летим домой. Уже через час я разожгу плиту и яичницу организую из шести яиц с сосисками». — «Категорически?» — уточнила старушка. «Категорически». Старушка облегченно вздохнула. «Ясновидушка, — позвала она снова, — отвлекись, посмотри». Она зашла за мачту и выникнула из-за нее царевной-лебедью. Тело ее переливалось с места на место, сарафан был украшен драгоценными и полудрагоценными камнями от сглазу и для восхищения, роговой гребень в косе был точно португальский галиот в золотоносных струях Тахо, гордая шея, как столп Давидов, несла невыразимо прекрасное лицо, глядевшее на Ясновида с проницающей нежностью. Он выронил руль. «Если ты думаешь, это для таможни, — вымолвила она, — то не думай. Это не на экспорт, это в самом деле. Я, милый, царская дочь, Прелестой звать, меня князь три года как обманом из дому увез, на корабль купеческий заманив дорогих товаров смотреть, в старушку превратил и при себе неотлучно содержал для наслажденья властью. А ты заклятье снял, и я теперь с тобою навсегда».

Он нашарил руль дрожащими руками. Они выбрались из державы Мебиуса с ее зяблыми ежами и тайными коллекционерами; далеко внизу лежало в рамках генерального плана фосфорически дышащее море, там были гады без числа, больше, чем в органах исполнительной власти, малые с великими, и глянцево-черный Левиафан, в свое время вызвавший замечание Аристотеля, что животное длиною три коломенские версты есть животное невидимое, самозабвенно играл в кипящих бурунах, не смущаясь быть единственным игроком в своей весовой категории. «А пока, — сказала царевна-лебедь, устало прислоняясь к мачте, — я тебе расскажу сказку до конца, а то завтра некогда будет, а тебе, небось, интересно, чем дело кончилось». Она завела в третий раз Историю о чудесном пироге и подвергнувшемся мальчике.

«Дошло до меня, о мой супруг и повелитель, что, когда пребывающий в женском состоянии Виталик увидел поучительное превращение Афанасия Степановича и его супруги, заблагорассудилось ему пойти на реку, чтобы пытать счастья среди купальщиков и рыбаков. Деревенские дети бежали за ним, выпрашивая поцелуй; черная в белую крапинку коза увязалась также, потом веревка дернула ее назад, и она, поперхнувшись, пошла по периметру. Дойдя до реки, сия распрекрасная девица увидела, что посреди нее человек в резиновой лодке таскает окушков одного за другим. „Эгей, на судне!“ — закричала она ему, надеясь, что вследствие обычного расположения мужчин к миловидным девицам этот рыболов на ней не взыщет за бесцеремонность. В самом деле, бородатый рыбак поднял занятое лицо от багряных червей и улыбнулся ей. „Хорошо клюет? А взаймы у вас не найдется случайно?“ — крикнула она далее. „Ого, что я вижу, — отозвался он, — Виталик приехал на каникулы! Как себя чувствует Андрей Михайлович?“ — „А что, так сразу видно?“ — разочарованно спросила она, оглядывая себя. „Если приглядеться, есть что-то в нижней части лица, — утешил он. — А если не приглядываться, то нет, не бросается. А ты что же, вошел и выйти не можешь?“ — „Ну, да“, — согласился он, не уточняя. „Я так понимаю, ты помыслил телку, — предположил рыбак, вытаскивая окуня, которого на лету пытался заглотать окунь побольше; он вспорол им обоим брюхо ножом и кинул на дно лодки. — Правильно я понимаю? Не стесняйся, дело молодое. — Он выдернул из воды череп, вроде птичьего, но с рогами, и швырнул его на берег. — Мыслить — это вещь такая, всегда бывают эксцессы. Методические разработки устаревают в момент, а самодеятельностью тут заниматься — это хуже некуда. Ты занимался самодеятельностью?“ — „На первом курсе только, — сказала она. — Есть такая традиция, концерт устраивать. За знакомство. Мы там сценки представляли со значением. Ну, а потом уже нет“. — „Тут как я понимаю — если нет тяги, то, значит, призвания нет. Не надо себя насиловать, не отнимай хлеб у администрации. А насчет того, чтоб подумать о чем-нибудь, тут разные совершенно заходы бывают, некоторые просто край всего, хочешь попробовать?“ — „Ну, давайте“, — сказала она, пожавши плечиком. „Ну-ка, — распорядился рыбак, — если не трудно, еще раз, будь добр, помысли телку“. Она сосредоточилась, и по лицу было видно, что это у нее получается. „Отлично. Вижу успех. А теперь, пожалуйста, помысли того, кто помыслил телку“. Она смотрела с изумлением. „Ты не тушуйся, главное. Это не в зачет“, — ободрил он, покачиваясь на волнах. Тут она опустила ресницы и…» — «Осторожно!» — завопил Ясновид, бросаясь от руля.

Поздно! Заснувшая от усталости на полуслове, царевна-лебедь выпала за борт: пальцы его схватили воздух. Пущенный вниз «Хейердал» застыл над местом, где еще слышался плеск ее паденья; Ясновид прыгнул за борт, вынырнул задыхаясь и нырнул еще. Когда наконец, после долгих и бесплодных поисков в ночной воде, онемевший, он