Камер нет. Они подъезжают и…

За ними нет никакого фургона. Я встречаю их у машины, когда они паркуются в переулке за студией и со всей небрежностью, на которую способен, зыркаю глазами по переулку в поисках фургона. А фургона-то и нет. И камер нет. А мы думали, будут камеры.

Эй, — говорю я.

Эй, — говорит Джадд.

— Ну как. Ребят с камерами не предвидится?

— Нет, они сегодня с Рэйчел.

— Ясно. Ну и слава богу. А то мы представили, как эти камеры будут путаться под ногами, все портить…

— Правильно.

— …отвлекать внимание…

— Вот именно.

— …и прямо тебе в лицо, и всё записывать: что-нибудь скажешь, сделаешь, а они записывают.

— Вот-вот. Кстати. Это Пак.

— Добрый день.

— Добрый день.

Мы с Паком жмем друг другу руки. На нем длинные шорты и белая футболка. Он крепкий, бледный, и у него тревожный, нервный взгляд. Пока я держу его руку в своих руках, он начинает говорить. Быстро, не переводя дыхание, не мигая. А я, слушая Пака, сразу начинаю думать, не на спидах ли он, на каких-нибудь галлюциногенах. Я видал по телевизору фильмы, где люди под такими наркотиками. Был фильм с Дагом Маккеоном и Хелен Хант, где она, наглотавшись фенилциклидина, прыгает из окна школы, пролетает два этажа, встает, еще немного бегает, а потом умирает[127]. Может, Пак на спидах? Может, именно так выглядят люди, если они на спидах? Он говорит, говорит и не может остановиться.

Он рассказывает про «Реальный мир» и про то, что он собирается пробиться наверх, и никто ему не помешает, что он еще и несет байкерскую идею понимаешь с этими машинами на дороге мотокроссы блядь ага дерьмо круто и на самый верх.

По-моему, это самый нестабильный человек из тех, кого я когда-нибудь встречал. У него повсюду царапины, в том числе и на лице. Может, у него дома кошки? Трудно сказать. Он не затыкается. Ездил в мотокроссах а там в команде есть симпатичные девчонки правда они кажется фригидные и ну да найму агента устрою тусу блин ну да чувак чувак чувак ну нормально я ее трахну отлично чувак. Чувак.

Это фееричный и чудовищный тип. Он магнетизирует и отталкивает. У него голодные глаза. Блин ну да ты бы это видел придурки маменькины сынки на скейте радикально бля. Он задирает рубашку, чтобы показать свои татуировки.

Все мы столпились в переулке в ожидании своей очереди к Ван Донгену. Приезжает Кирстен — она всегда была хорошим товарищем, — и Карла, и еще несколько наших волонтеров, друзей и друзей друзей. Мы обзвонили всех, кого знаем.

Мы заходим один за другим, закрываем за собой дверь и оказываемся наедине с Ван Донгеном в его студии. Он делает знак, дескать, надо зайти в букву U белых экранов, и жестом показывает, что надо снять с себя одежду, кто что собирался снимать. Мы слушаемся, дрожащими руками стягиваем с себя одежду, размышляя, что он думает о наших телах. Мы не знаем, куда девать руки. Держим их по швам, затем прикрываем причинные места, потом закладываем за спину. Что надо делать с руками, если фотоаппарату интересны другие части тела? Нас снимают, вспышки за спиной и перед лицом одновременно фыркают, и мы застываем в белом. И снова становится темно. Каждого он снимает примерно раз по пять — пару раз спереди, пару сзади, на большее не хватит пленки — и всё, мы опять отворяем тяжелую дверь студии и ныряем в океан света, что в сотни раз мощнее фотовспышек, в сияние полуденного Сан-Франциско.

Мы от души благодарны всем, кто согласился раздеться. Мы меньше думаем о тех, кто отказался, о множестве наших друзей, которые сказали «нет», мы полагаем, что тут проблема не столько в стыдливости, сколько в скупости, мелочности, каком-то личностном изъяне, недостатке куража. Мы восхищаемся теми, кто вообще позирует, а еще больше — теми, кто, подобно Муди, Марни и мне (и Паку), согласился позировать совершенно голыми, хотя маловероятно, что эти снимки пригодятся. Совершенно голыми! Сняться совершенно голым — это кое-что значит, мы так считаем. Если ты это сделал, значит, ты наш человек, значит, живешь полноценной жизнью, а мы это уважаем, значит, ты не можешь сказать «нет» — со всем этим как мы — да и вообще кто бы то ни было — можем сказать «нет»?

В переулке Пака уже трясет от нетерпения. Туса блин скорее тетки блин ага мотокросс «Экс 9-45 Джи-Ви» нажраться трахнуть. Пока мы говорим (точнее, он говорит), к нам подбегает собачонка, которая в буквальном смысле что-то вынюхивает, и вскоре обнаруживается, что на ней, хотя она выглядит вполне ухоженной, нет ошейника. Вскоре после знакомства с собакой Пак решает, что возьмет ее себе. Когда Пак заканчивает сниматься, они с Джаддом уезжают, и, несмотря на наши с Джаддом протесты, Пак забирает с собой эту собаку, явно жившую в одном из ближайших домов, чтобы привести ее в «Реальный мир» и сделать частью команды.

Вскоре после того я сам оказываюсь в этом доме — это мой единственный визит туда, — я играю с Джаддом в бильярд, снова встречаюсь с этой собакой, и еще вижу остальных участников: они слоняются из угла в угол и маются от безделья — правила игры поставили их в идиотское положение: им нельзя работать (из-за этого скучно) и далеко уезжать (не положено), и вот они не могут делать ничего осмысленного, ни ездить, им остается лишь болтаться между диваном, кухней и кроватью, вести разговоры и ждать, пока их кто-нибудь обидит или они сами обидят кого-нибудь.

Когда фотографии готовы, мы с Муди зависаем над ними на несколько часов без перерыва. Мы изучаем их, пытаясь понять, кто где. Но головы на фотографиях обрезаны, поэтому с ходу мы никого не можем опознать, в том числе и самих себя. К моему глубокому смущению, мы не можем отличить Кирстен от Карлы: они обе стройные и с хорошей кожей. Самое неприятное — требуется время, чтобы понять, где я, а где Пак: у нас одинаковые трусы, мы одного сложения и стоим в одинаковой позе. Единственное отличие — татуировки: у меня их нет, а у него есть: кролик, шмель и птица. А вообще-то мы в шоке от того, какие все разные, от того, как странно могут выглядеть наши сверстники, от того, как высоко носит лифчик эта пышногрудая женщина, какая волосатая спина у этого парня, какой странной формы плечо на одном снимке и какая плоская задница на другом — мы и представить себе не могли, что это выглядит так дико. Столько дефектов, столько неожиданных недостатков, столько ранних складок, и еще татуировки, цветочки и змейки, и в паху так много волос, что трусы топорщатся, так что одна женщина с очевидным, убедительным бюстом больше похожа на мужчину…

Эти люди…

Все эти люди — уроды.

А хуже всего — Тоф считает себя одним из нас. Он всегда проводил много времени с моими друзьями — еще совсем маленьким он общался с Флэггом, Муди, Марни и остальными, считал их своими друзьями, — но в последнее время эта аберрация достигла пугающих масштабов. Конечно, он нормально общается с одноклассниками, но при этом цепенеет при мысли, что с кем-то из ровесников можно подружиться. У него не укладывается в голове, какую чушь они несут. Совсем беда с девочками, но и мальчишки недалеко от них ушли. Он без стеснения участвует в тусовках, где собираются люди моего возраста, особенно если они пока чужие и готовы к салонным играм. Нет ничего необычного в том, чтобы на каких-нибудь шашлыках у Марии вдруг видеть, как Тоф стоит в центре группы из пятнадцати-двадцати человек, рассевшихся на двух диванах буквой V, и растолковывает им принципы и нюансы шарад, — я не учил его этой игре, но он прекрасно ее знает и готов организовать всех вокруг. Все воспринимают его присутствие как должное, а если в офисе…