В эти первые месяцы он съездил в Ленинград и там поговорил с большой, шумной толпой на улице. Это было необычайно: советский лидер, ведущий спонтанные разговоры с людьми.

— Я слушаю вас, — обратился он к ним. — Что вы хотите сказать?

— Продолжайте, как начали! — выкрикнул кто-то в ответ.

— Будьте ближе к людям, и мы вас не подведём, — послышался женский голос.

Горбачёв, плотно стиснутый толпой, ответил с улыбкой:

— Разве я могу быть ещё ближе?

Людям это понравилось.

Во время того же визита Горбачёв выступил с воинственной речью перед ленинградскими коммунистами в Смольном; он говорил в основном без бумажки. Он настаивал, что экономику нужно возродить, и требовал, чтобы люди, не способные принять перемены, ушли. «Не будьте помехой», — заявил он.[388] Горбачёв умело манипулировал старшими членами Политбюро; он заранее ничего не говорил им об этой речи, в которой изложил некоторые идеи, озвученные на закрытых совещаниях в марте-апреле. Он был взволнован энтузиазмом слушателей и взял домой видеозапись встречи. В следующие выходные он смотрел её с семьёй на даче, а затем приказал транслировать её по телевидению.[389] К газетным киоскам, где лежали брошюры с его речью, выстроились очереди. Анатолий Черняев вспоминал, что прежде подобные тексты валялись на полу киосков до самой смерти генсека. «Народ буквально ошарашен вчерашним показом по телевидению выступления и встреч Горбачёва в Ленинграде, — записал Черняев. — Только и разговоров сегодня: “Видел?” Мы наконец получили лидера, который знает предмет, увлечён делом, умеет выражать то он хочет донести до людей, своим языком, не уходит от общения, не боится показаться недостаточно величественным, действительно хочет сдвинуть с места этот застрявший воз, расшевелить, расковать людей, заставить их быть самими собой, руководствоваться здравым смыслом, думать и делать, делать».[390]

На заседании Политбюро 11 апреля нетерпение Горбачёва было абсолютно очевидным. Он был разгневан ужасным положением сельского хозяйства и тем, что продовольствие часто портилось при хранении и перевозке. Места хватало только для 26 % фруктов и овощей, да и те гнили: только на трети складов было охлаждение. Потери сельскохозяйственного сырья составляли 25 %. Как потом возмущался Черняев, любой руководитель увидел бы, что «страна была уже у черты». Горбачёв пригрозил министрам, что отнимет у них привилегии — столовую и специальный продуктовый магазин, — позволявшие им избежать столкновения с мрачной советской реальностью.[391]

И даже первый провал Горбачёва — кампания против алкоголизма — продемонстрировала его намерение спасти страну от самой себя.[392] Кампанию повсеместно осмеивали, и в конце концов её пришлось свернуть, но Горбачёв знал (и в этом был прав), что алкоголизм стал настоящим бедствием. Количество алкоголя, потребляемого на душу населения, было в два с половиной раза больше, чем в царской России. Как вспоминал Горбачёв, самое грустное — это то, что водка восполняла дефицит потребительских товаров; людям просто нечего было покупать. Черняев сразу почувствовал, что кампания обречена. Однажды он заглянул в продуктовый магазин: «От директора до продавщиц все пьяные. Им закон об алкоголизме не писан. Попробуй уволь! Найдёшь кого взамен?»[393]

***

Не прошло и двух недель с того момента, когда Горбачёв оказался у власти, как в его кабинет вошли два маршала. Один — ничем не примечательный новый министр обороны Сергей Соколов назначенный после смерти Устинова. Второй — Сергей Ахромеев, начальник генштаба. Ахромеев, худой и крепкий, невысокий с широкой грудью атлета и узким лицом, держался очень прямо. Его знали как требовательного командира. Он редко улыбался. Ахромеев вступил в Красную Армию в семнадцать лет, сразу после начала Великой Отечественной войны, участвовал в прорыве блокады Ленинграда, позднее командовал танковым батальоном на Украине. Войну он закончил в звании майора. Люди его поколения шли на войну неподготовленными, и им пришлось воевать с превосходящими силами врага: они сражались с нацистскими танками, вооружённые только винтовками и бутылками с «коктейлем Молотова». После войны они окончили военные академии и посвятили жизнь тому, чтобы, как сформулировал Ахромеев, «всё, чего добился Советский Союз в плане послевоенной организации Европы и мира, было под защитой».[394] Появление ядерного оружия укрепило их решимость.

Горбачёв был ещё мальчиком, когда немцы напали на СССР. Он никогда не служил в армии, не работал ни в ВПК, ни в военном руководстве. Он не восторгался великими конструкторами и учёными, которые создавали ракеты и превратили Советский Союз в ядерную сверхдержаву. Горбачёв просто не разделял взгляды на мир, которые генералы горячо защищали. Он не считал, что военная сила может помочь в международной конкуренции; он понимал, что экономическая мощь куда важнее. «Нас окружают не неуязвимые армии, — заключил он позднее, — а превосходящие нас экономики».[395]

На встрече с Соколовым и Ахромеевым Горбачёв впервые осознал истинный масштаб советской оборонной машины. В конце беседы Горбачёв повернулся к Ахромееву. «Мы начинаем работать вместе в трудные времена, — сказал он. — Я обращаюсь к вам как к коммунисту. Я знаю, что мне нужно делать в области экономики, чтобы исправить ситуацию; я знаю, что и где нужно делать. Но оборона — новая для меня область. Я рассчитываю на вашу помощь». Ахромеев, который был начальником генштаба всего шесть месяцев, а до тех пор замначальника, контролировал военную политику и планирование. Он пообещал Горбачёву помощь.[396]