– Один? – покрутил головой Мигуля. – Нет уж,Мишкин вас проводит. Он хоть и растяпа, но – при револьвере, форме иисполнении. Мало ли что случиться может. Мы ж не знаем, что им приказали –просто надавать вам чувствительно по организму или жизни решить. Нет, чтосегодня такое с природой происходит? До сих пор не стемнело…

– И слава богу, что бы это там ни было, – сказалБестужев, подумав. – Если бы стояла обычная темень, я бы их мог и заметитьслишком поздно…

И еще раз недоумевающе посмотрел в светлые небеса состранными зелено-розовыми облаками, словно освещенными изнутри неведомой силой.

Если это и было наваждением, происходившим в зыбком мирефантазий и нереальностей, то там, по другую сторону обыденности, оказались оба.

Пальцы стиснули бедра без всякой жалости, его языкгосподствовал над нежной плотью, властно доставляя наслаждение, от которогоженское тело ритмичными рывками выгибалось навстречу, дыхание перехватывало,временами он задыхался, прижимаясь лицом к влажным тайнам, но остановиться немог. Потому что от него ждали совсем другого, потому что ему хотелось совсемдругого – и Бестужев, растворившись в этом сладком безумии, продолжал свое,крепко прижимая ее бедра, чувствуя, как далеко-далеко, чуть ли не на другомконце Вселенной, его мужское естество содрогается в плену женских губ. Всовершеннейшей тишине молодые тела терзали друг друга, пока одновременно недернулись в сладкой судороге, слившись и растворившись друг для друга вказавшейся невозможной, невероятной близости.

После прилива опустошения не хотелось ни двигаться, ниговорить, и они долго лежали в прежней позе, лаская друг друга ленивымиприкосновениями, так, как еще полчаса назад казалось немыслимым, – нобольше не было ни запретов, ни приличий, ни преград. Прошло много времени,прежде чем они вновь опустились на постель щека к щеке, прижимаясь друг к другутак крепко, словно оказались последними людьми на Земле, уцелевшими послекакого-то жуткого космического катаклизма из романов Герберта Уэллса.

– Ответишь правду? – прошептал ей Бестужев на ухо.

– Постараюсь…

– Кто тебя такому научил?

Таня вздохнула, демонстративно закатив глаза:

– Алеша, я начинаю верить всем разговорам о мужскойбесчувственности… Вместо того, чтобы нежное что-нибудь сказать, он меняначинает ревностью мучить. Успокойся, я это до сих пор только в теории знала…

Она легко вскочила с постели, прошлепала босыми ногами поковру, порылась в шкафчике и вернулась с толстенькой книгой небольшого формата.Сунула в руки Бестужеву и удобно устроилась рядом, положив голову ему на плечо:

– Знали бы вы, господин ротмистр, какие книжечки втайнеобращаются среди гимназисток последних классов и барышень из хороших семей… Вывсе больше по нелегальщине стараетесь, а про пытливое девичье любопытство изабываете…

– «Кама-Шастра», – прочитал он вслух, раскрылкнижицу. Текст оказался на английском языке, которым Бестужев не владел, нопервая же иллюстрация попалась такая, что его бросило в краску. Куда тамфотографическим карточкам и рукописным рассказикам, нелегально обращавшимся средиюнкеров…

– Ты не фыркай, – сказала Таня. – Яанглийского не знаю, но говорят, что это – древний индийский трактат обискусстве любви.

– Ну, вообще-то, я видел в Маньчжурии схожие японскиегравюры…

– Вот видишь. У тебя кончики ухов красные, –констатировала она безжалостно.

– Тут не только ухи покраснеют, – сказал Бестужев,глядя на столь затейливое переплетение тел, что сразу и не определишь, какимитрудами индусу с индуской удалось этого достижения добиться.

– А это? Можно попробовать…

– Пожалуй, – сказал Бестужев, стараясь все-таки нанее не смотреть. – Тьфу ты… Нет, вот это уже попахивает извращением. Дама,изволите ли видеть, в корзине висит, а кавалер, развалившись, внизу корзину заверевку тягает вниз-вверх… Ну, понятно – в Индии жарко и скучно, занятьсябеднягам нечем, вот и выдумывают от скуки разные чудасии… Ты бы вот таксогласилась, сидеть в корзине?

Подумав, Таня заключила:

– Нет уж, увольте…

– Вот видишь. Здесь древние индусы, по-моему,перегнули… – он фыркнул. – У нас в полку был случай не хуже твоей«Кама-Шастры». Был во втором эскадроне поручик Теплов, чертовски обиженныйсудьбою, – потому что его супруга, деликатно говоря, в постели обычно былахолодна, как Снегурочка. Но вот однажды, при скучном исполнении ею супружескихобязанностей, она вдруг проявила такой бурный темперамент, что бедняга поручиквпервые за долгое время оказался на седьмом небе… Знаешь, чем этот приступтемперамента объяснялся? Поручик забыл выставить за дверь своего охотничьегоспаниеля, а тот отчего-то принялся старательно лизать даме пятки и подошвы, отэтой щекотки она и проявила себя с лучшей стороны…

– Господин ротмистр, – прищурясь, протянула Танятоном полнейшей невинности. – Ваши пошлые и насквозь неприличные случаи изофицерской жизни воспитанную барышню из хорошей семьи прямо-таки вгоняют вкраску. Неужели вы не замечаете, как я смущена и оконфужена? И не стыдно вамрассказывать девушке этакие пошлости? Я, право, шокирована подобнымнеприличием…

Сочетание сконфуженного тона невинной барышни и ее облик вданную минуту – нагая, с разметавшимися золотыми локонами, разгоряченная ипрекрасная – было столь возбуждающим, что Бестужев невольно потянулся к ней, ноТаня ловко ускользнула на другой край огромной кровати:

– Оставьте ваши поползновения, нахал! С какиминамерениями вы тянетесь к девушке? Сейчас начну кричать, что моя добродетельподвергается искушению, и Ферапонт явится на выручку… Слышите, он где-то близкоходит?

Ей было весело, она откровенно дурачилась. Разумеется, неслышно и не видно было Ферапонта – единственного в данный момент прислужника назагородной даче. Поначалу Бестужев принял его за обыкновенного приживала,что-то вроде бывшего лакея или приказчика, которого благородный Иванихин снаступлением старости не выгнал на улицу. Однако очень быстро узнал от Тани,что этот плешастый старик три раза ходил на каторгу за систематические разбоина большой дороге, и, лишь потеряв из-за ревматизма былую ловкость во владениикистенем, был подобран Иванихиным, любившим все оригинальное. Если верить Тане– а Бестужев ей верил, – старикан и сейчас мог попасть топором с десятиаршин в начерченный мелом на заборе кружок размером с донышко бутылки…

– Танечка, – сказал Бестужев, оставшись на прежнемместе. – Ты бы за меня пошла?

Она подняла темные брови:

– Боже мой, господин совратитель! Неужели у васобозначились серьезные намерения?

– Я и в самом деле – вполне серьезно. Я люблю тебя.Готов пойти к отцу и по всей форме…