содержимое на пол. Тригонион, словно завороженный, смотрел на шаровидные капли свернувшегося семени с выражением отвращения на лице.

— Будь он проклят! — Клодия заметалась на ложе. Тригонион бросился к ней. Я отступил назад и натолкнулся на стол с косметикой. Повернувшись, я уставился непонимающим взглядом на притирания и приворотные зелья. Среди них я заметил крохотную глиняную фигурку Аттиса, супруга-евнуха Кибелы, точно такую же я видел в комнате у жены Луция Лукцея. В тусклом свете светильника блеснула его красная шапка и блаженно улыбающееся лицо.

Клодия продолжала стонать и произносить проклятия. Тригонион хлопотал около нее. Упавшая шкатулка лежала на полу, ее содержимое блестело.

Я снова отступил назад. Один из светильников начал гаснуть, и в комнате стало темнее. Я ударился обо что-то твердое, но отпрянувшее в сторону. Веревки заскрипели сзади над моей головой. Вздрогнув, я обернулся и понял, что столкнулся с подвешенным телом Хризиды. В дрожащем свете светильников ее перевернутые глаза и ноздри выглядели так гротескно, что лицо но было похоже на человеческое, а принадлежало, казалось, какому-то непонятному существу. Губы ее шевелились. Я наклонился, пытаясь расслышать, но шепот ее утонул в рыданиях Клодии позади меня:

— Наказать ее! Наказать ее снова!

За тяжелыми драпировками, закрывающими дверь, я услышал шепот и шевеление среди рабов, собравшихся в коридоре. Я смотрел на беззвучно шевелившиеся губы Хризиды, едва понимая, что находится передо мной, затем внезапно пришел в себя. Я шагнул к дверям и вышел за драпировки.

Рабы в коридоре бродили и собирались группами, словно курицы в курятнике. Когда я шел по коридору, навстречу мне попался человек, который большими торопливыми шагами направлялся в комнату Клодии. Это был раб Варнава, сжимавший в кулаке кожаную плетку. Он глядел прямо перед собой, зубы его были крепко стиснуты. На лице не было никаких эмоций, лишь в глазах я успел заметить смешанное выражение решимости и страха.

* * *

Вернувшись домой, я застал Вифанию за изучением своего гардероба в поисках подходящего платья для пира у Клодии.

— Как ты думаешь, зеленая стола или голубая? А ожерелье — сердоликовое или лазуритовое, что ты подарил мне в прошлом году?

— Боюсь, что в этом году пир все-таки не состоится.

— Почему?

— Клодия больна. — Объяснять, что произошло в доме у Клодии, было выше моих сил.

— Может быть, ей станет лучше к утру, — сказала Вифания, нахмурившись.

— Возможно. Посмотрим, явится ли она на суд завтра утром.

— Да, суд! Она же не может пропустить его. Ей придется выздороветь, и пир все-таки состоится. Она связывает с ним слишком много планов.

— С судом?

— С пиром, глупый.

Я кивнул.

— От Экона ничего?

— Ничего.

Внезапно я вспомнил, что забыл в доме у Клодии коробочку с «волосами горгоны», которую собирался взять с собой, чтобы сравнить с ядом, который хранился у меня. Возвращаться за ней я не собирался. Сейчас мне было не до нее.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Пророчество Вифании оказалось безошибочным. Утром, когда мы пришли на форум, чтобы присутствовать при открытии суда, Клодия уже находилась там, на большой площади перед Рострами, где сидела за спинами обвинителей среди своей многочисленной свиты. Она была бледна, взгляд безразличный, но кризис, очевидно, миновал. Она посмотрела в нашу сторону и слабо улыбнулась — не мне, понял я, а Вифании, которая кивнула и улыбнулась в ответ. Для меня у Клодии улыбки не нашлось, она лишь подняла бровь, будто спрашивая, нет ли каких-нибудь последних новостей. Я поджал губы и покачал головой. Экон все еще не вернулся, и ни в одну из расставленных мною сетей добыча пока не попалась.

Суд начался в день накануне праздника Великой Матери. В течение шести дней Рим будет праздновать, участвовать в играх и состязаниях, наблюдать за религиозными процессиями и театральными постановками, устраивать частные пиры и публичные церемонии. После праздника члены сената ненадолго соберутся, прежде чем отправиться на традиционные апрельские каникулы по своим имениям. Рим умолкнет, словно огромная водяная мельница, колесо которой остановилось. Накануне всех этих событий в настроениях на форуме главенствовала смесь спешки и расслабленности — люди лихорадочно торопились завершить последние дела, одновременно предвкушая предстоящие дни отдыха и удовольствий.

Общая атмосфера рассеянности еще больше усиливалась хриплым гулом голосов, который всегда сопровождает крупные процессы, особенно такие скандальные, как этот. Поскольку данное заседание было единственным в нынешнюю сессию, на нем присутствовали все римские адвокаты, а учитывая, какой резонанс в последнее время получили египетский кризис и смерть Диона, большинство сенаторов также сочли нужным явиться на процесс. Предусмотрительные еще на рассвете отправили на форум рабов со складными креслами, чтобы те заняли им место заранее. Я послал Белбона, чтобы он сделал то же самое для нас с Вифанией. Оглядев скученные ряды, я заметил, как он машет нам с отличного места, которое занял почти вплотную к скамьям, предназначенным для того, чтобы на них заседали судьи. Мы пробрались к нашим креслам. Прежде чем Белбон смешался с толпой зевак и просто любопытствующих, продолжавших собираться в задних рядах, я наказал ему следить, не покажется ли Экон, который мог прибыть в самый последний момент.

Прямо перед нами, по ту сторону судейских скамей, находилась открытая площадка, откуда ораторы должны были произносить свои речи. Налево сидели обвинители со своими помощниками и свидетелями. Там находилась и Клодия. Рядом с ней сидел Варнава, а поблизости я узнал Вибенния Деловые Пальцы и еще несколько человек, принимавших участие в безрезультатной погоне в Сенийских банях.

Напротив обвинителей, справа от нас, стояли скамьи для подсудимого, его защитников, членов семьи, сторонников и лиц, свидетельствующих о достоинствах характера обвиняемого. Родители Марка Целия были одеты во все черное, словно в траур. Глаза его матери припухли и покраснели от слез, а щеки все еще были мокры; подбородок отца покрывала седая щетина, волосы растрепались, что придавало ему вид человека, обезумевшего от волнения. Родители каждого обвиняемого приходили на суд примерно в таком же виде. Будь у Целия дети, они должны были бы предстать в лохмотьях, рыдающими. Этот традиционный способ возбуждать жалость в судьях вел свое начало е таких незапамятных времен, что ни один адвокат не разрешал членам семьи своего подзащитного являться на суд в менее плачевном виде.

Рядом с Целием сидели два его адвоката. Цицерон, с тех пор как я видел его в последний раз, выглядел более поджарым и подтянутым; год горького изгнания подобрал его живот, уничтожил двойной подбородок и придал его глазам яркий блеск. Исчезло тучное самодовольство, овладевшее было им после года консульства