Илзе: Ты в эту поездку не попал?

Андрис: Нет, для участия в класс-концерте взяли только несколько самых маленьких девочек из группы.

Илзе: Андрис, сейчас детей в школу возят родители, на машине или на метро – но всегда провожают детей. Вспомни, как ты ездил в школу.

Андрис: Однажды, работая в Минске, я проезжал мимо подземного перехода и увидел, как семилетний ребенок с портфельчиком спускается в этот переход. Было ощущение ностальгии и одновременно ужаса от осознания того, что в Минске дети спокойно ходят в школу сами. Это удивительное забытое ощущение, когда мы садились в троллейбус № 31 около театра Пушкина и ехали до 2-й Фрунзенской, потом шли пешком до здания училища. А когда стали постарше – садились в метро, чтобы доехать побыстрее. Все было как-то романтично. Помню, у нас с тобой были красивые кожаные портфели: у меня зеленый, а у тебя – красный с вставкой из меха. Очень модные.

Илзе: А ты помнишь, как от меня убегал? Мы выходили с тобой из дома, и ты убегал, потому что не хотел идти рядом с девчонкой. А у меня тогда была мечта – когда-нибудь взять тебя за руку. Это было невозможно, и какое счастье, что теперь возможно все.

Андрис: А тогда моими педагогами, без которых ничего бы не случилось, были Инна Тимофеевна Самодурова, потом – Ленина Алла Михайловна, затем – Елагин Анатолий Гаврилович. С ним мы достаточно серьезно работали, он пытался делать постановки. Помню, в одной из них ты была Белоснежкой, а я – Гномом. Премьера была в Доме ученых, тебе сделали красивые куделечки, и мы танцевали гавот. Все это повлияло на нас, мы очень старались. Сольных партий у меня не было, но ты уже солировала в «Белоснежке и семи гномах». А я там прыгал через спины своих однокурсников, надевал красивые ботинки и колпак. Было очень интересно, мне все нравилось, я грелся перед выходом (разогревался).

Илзе: Андрис, а когда ты осознал, что у тебя невероятно красивая балетная фигура и потрясающий прыжок?

Андрис: Ничего такого не было – ни фигуры, ни прыжка. Поэтому над всем этим я очень много работал, пытаясь соответствовать уровню сына Мариса Лиепы, и было очень трудно. После Анатолия Гавриловича Елагина несколько месяцев с нами работал Никонов Владимир Леонидович.

Илзе: Смена педагога в балетном обучении – это невероятное событие, и оно может оказаться и выигрышным билетом, и драмой. Найти своего педагога, который верит в тебя, которого ты чувствуешь, – непросто. И я понимаю, почему ты так подробно рассказываешь о педагогах, ведь для тебя как для танцовщика это очень много значит.

Андрис: В середине года к нам пришел Рахманин Борис Георгиевич. Это был совершенно другой тип педагога. Никонов нам очень нравился – он был либеральным педагогом, связан с театром и с нами как-то больше дружил. А Борис Георгиевич – педагог старой школы, держал дистанцию, и для нас это был большой контраст. Сразу мы его, конечно, не приняли, и он тоже не нашел контакта с нами. Но я понимал, что все равно работать нужно, и начинал тупо вкалывать: он давал задания, я их выполнял. Основным предметом у нас был классический балет, и на втором году обучения у Рахманина я почувствовал, что мы друг к другу уже привыкли. Начались интересные вещи с технической точки зрения, когда ученик не просто держится за балетный станок и выполняет элементы, а когда движения уже превращаются в танец и это становится похожим на мужскую технику танца. Во время экзамена я уже внутренне ощущал, что некоторые вещи делаю очень неплохо: у меня хорошо получались «заноски», когда нужно подпрыгнуть и в воздухе несколько раз занести ноги, а пируэт (вращение) всегда был немножко сложный. Тот экзамен – это была моя первая пятерка, до этого были и четверки, и тройки. Детские ощущения укрепились, но основу заложил Рахманин, хотя мы тогда до конца не понимали, что он нас научил серьезно относиться к работе.

Илзе: Андрис, а ты не помнишь, отец на наших экзаменах был?

Андрис: Да, он был на всех наших экзаменах.

Илзе: А что он тебе сказал, когда ты получил пятерку?

Андрис: Его немножко смущали руки Бориса Георгиевича, они были слишком академичные. Но отец видел, что уже есть хороший результат, поэтому воспринимал все снисходительно.

Илзе: А он тогда тебе не предлагал позаниматься вместе?

Андрис: Думаю, что это было бы неправильно: педагог говорит другими словами, и у отца был внутренний такт этого не делать.

На следующий год из заграничной поездки вернулся Александр Александрович Прокофьев – очень известная личность в хореографическом училище. Он работал в Турции и в Чили, а до этого вел один из параллельных классов. У него уже было три выпуска: среди выпускников были Ирек Мухамедов, Алексей Фадеечев, Дьюла Харангозо – замечательный венгерский танцовщик, Игорь Терентьев. В его выпусках всегда были премьеры – ученики, которые потом становились балетными звездами.

Первого сентября нам сказали, что нашим педагогом будет Прокофьев. Мы стояли в зале, и вошел очень элегантный, экстравагантный человек с шармом. На класс он ходил в характерных туфлях – маленьких ботиночках на каблучке – и сам показывал все.

Илзе: Что он показывал? Он прыгал, вертелся?

Андрис: Сначала он посмотрел на нас, спросил, как мы себя чувствуем, как провели лето, а потом сказал: «Ну, что, «седьмой «Г», либо вы будете гениальными, либо… А сейчас давайте делать станочек». Мы сделали станок, потом вышли на середину. Он посмотрел, что и как мы делаем, и в конце урока сказал: «Ну, что, придется восьмилетку – в два года». Это было сказано как-то залихватски, но взялся за нас он очень серьезно. В его уроках была четкая логика. В понедельник он приходил в зал и давал класс, причем класс показывал сам – каждое движение у станка он показывал с правой и с левой ноги, чтобы ученик мог это запомнить. В понедельник мы выучивали этот класс, во вторник – повторяли, и повторяли до конца недели. А в субботу у нас был маленький зачет. Каждый недельный класс был посвящен отработке какого-то определенного движения. Начали мы с перекидных. Следующая неделя была посвящена турам в воздухе, затем – маленьким прыжкам.

Илзе: Это потрясающе, когда в ведении урока есть такая логика.

Андрис: Была выстроена своя логистика, и мы очень хорошо показались на полугодовом экзамене. Я уже начал получать пятерки после того первого успеха у Рахманина.

Илзе: В твоем отношении к профессии с приходом Прокофьева что-то изменилось?

Андрис: Александр Александрович был человеком увлекающимся и серьезным. Он начал нас воспитывать в профессии, в отношении к тому делу, которым мы занимаемся. У подростков не всегда одинаковое настроение, и он понимал, что настроение может быть не очень хорошим, но заниматься нужно каждый день. Причем совсем не значит, что если вчера получалось хорошо, то завтра получится так же. Нужно приложить много усилий, чтобы выработать стабильность.

Прокофьев очень любил стабильность. Я начал делать успехи и, приходя домой, записывал все, что он говорил – все его замечания и наставления. Вечером я стал отдельно заниматься – после уроков оставался на час-два и отрабатывал то, что мы делали днем на репетиции или на классе. Такой двойной повтор в течение дня очень помог мне тогда. И сегодня своим ученикам, если у них возникают сложности, я увеличиваю нагрузку и даю возможность репетировать два раза в день. Если с утра репетировать, а после небольшого перерыва еще раз повторить, то тело гораздо лучше запоминает и приходит больший успех.