Самые блестящие из полководцев оказались на уровне задач: философы, осмыслители народного духа, книгочеи, поскольку без широкого взгляда на мир талант вырождается в профессионализм, ведущий к поражению, талантливые гражданские и военные администраторы, блестящие дипломаты.

Наиболее дальновидные из монархов пытаются противодействовать им возрождением традиционной в прошлом синкретической фигуры монарха – полководца и мыслителя. Монарх – мыслитель эпохи Просвещения – это последний рецидив предшествующих эпох, последняя попытка монархов удержаться на авансцене истории – в средоточии жизни нации, предпринимаемая полуинстинктивно-полусознательно. На том же полубессознательном уровне явление монарха-полководца, т. е. желание приспособиться к новой Эпохе, ее новым требованиям. И если фигура монарха-мыслителя – это попытка, обращенная опытом лишь в прошлое, то полководец-монарх – не только прошлое, но и некое уловление новых тенденций, стремление соответствовать духу времени.

Мыслитель на троне – обреченность на провал. Да, и вообще-то их – единицы, основная же масса – нивелированные личности, все более становящиеся курьезом и тормозом своего времени. Их предки добивались тронов своими талантами или выдающимися злодеяниями, но природа отдыхает на детях гениев – потомкам судьба явно пожадничала, наделяя как личностей.

Монарх же полководец – это, так сказать, новая волна, позволившая на какое-то (иногда – весьма долгое) время задержать распад структур мироустройства предшествующих столетий.

Еще реже соединение в одном лице всех трех вышенаименованных компонентов. Из числа интересующих здесь нас фигур к ним принадлежит Фридрих II. Именно поэтому ему поклонялся Наполеон, его уважал Суворов, и к нему убегал Румянцев. Он уловил тенденции эпохи и поставил ее себе на службу, став королем-просветителем. Это дало ему гигантский перевес идейности, и, как следствие, – военного искусства, организованности над армиями европейских государств. Но он ошибался, поставив во главу угла идейности своих войск принцип лишь индивидуального благополучия, а не глубинные духовные ценности народа, выражаемые все же в большей степени в коллективистских началах. Пока он имел дело с обычными войсками и полководцами – он побеждал. Встреча с русской армией погубила его. Но он был сильным противником – это признавали все.

Необходимо учитывать и то, что XVIII век – это эпоха, когда экономический строй более-менее упорядочился, эпоха великих потрясений прошла, народу было особенно нечего ждать в плане улучшения своего материального положения (от Петра I до Екатерины II – можно найти лишь многочисленные примеры ухудшения). Как следствие – примат внешнеполитического фактора, который становится единственным, подтверждающим целесообразность пребывания данного монарха на троне (особенно четко это прослеживается у Екатерины II, обладающей на трон весьма зыбкими правами). Поэтому нужны победоносные войны, служащие стимулятором патриотической верноподданности и отвлекающие от дел внутренних. А это значит, что нужны талантливые полководцы, которых более-менее искусственно ставят в эпицентр общественной жизни, но особой воли стараются не давать. Но все равно замкнутый круг: чтобы усидеть, нужно пропагандировать полководцев, что делать и не стоит-то особо, ибо тем самым создаешь себе конкурентов.

Еще одна особенность XVIII века, как века Просвещения – это ослабление позиций христианства. Наиболее характерны в этом плане для России эпохи Петра I и Екатерины II: лишение патриаршества, церковные реквизиции при Петре, отказ церкви в финансовой помощи, закрытие монастырей при Екатерине, хотя это и вызвало даже падение элементарного просвещения в России, поскольку монастыри были еще и школами и т. д. Просвещенный абсолютизм связывают с Екатериной II, поэтому всмотримся в нее попристальнее: фактически она боролась с православием, т. к. (а может быть – именно поэтому) никогда не понимала глубинной его сути и всю жизнь оставалась иностранкой, поладившей только с верхушкой.

То есть когда началось противодействие православию с его идеалом человека (смирение, самоусовершенствование, терпимость, добро, любовь), возникла потребность в заполнении чем-то иным образующегося духовного вакуума. Каждое языческое и атеистическое общество исповедует культ героев – активных деятелей (в отличие от внутреннего совершенствования в христианстве), коим можно поклоняться и с коих можно и должно брать пример. Собственно, этого же придерживаются и каменщицкие учения, настаивающие изучать Плутарха и Тацита, насколько культ этот воспитывает мировоззрение «героя и толпы» (элиты и стада).

Екатерина II если не организационно, то идейно исповедовала эти же принципы, будучи под влиянием идеологов Просвещения. В качестве яркой иллюстрации ее символов веры можно привести ее попытку разрушения Кремля – символа и национальной святыни. Не случайно в народе эти попытки считались происками «просветителей». Начав проповедь идеала, противостоящего православию, естественно, целесообразно было начать вводить культ героя в его абсолютной (т. е. поначалу простейшей) форме.

То есть широким массам более понятен не герой мысли, а герой действия. Отсюда – культ полководцев XVIII век.

Петр I и Екатерина II делали ставку на политизацию мышления – в ущерб духовно-нравственным началам: внедряли светскость и культ гения-героя. Вся их политика членится на ничего не давшую стране внутреннюю и блестящую внешнюю, где первую скрипку играли полководцы – сам Петр, Румянцев, Суворов (именно двум последним – не монархам, но полководцам, любимым народом, самым блестящим военным гениям, с именами которых народ связывал все свои победы ее правления, тайно писала после смерти Потемкина Екатерина, делая их, по сути дела, опекунами над страной и троном. Именно им она отдаст тайное распоряжение: ее воля, выраженная в тайном завещании, – после своей смерти передать престол не сыну Павлу, но внуку – Александру. Завещание будет храниться у Безбородко, который, по сути дела, обменяет его у Павла на титул светлейшего и прощение всех прошлых, нынешних и будущих грехов. Но и фельдмаршалы не сделают ни одного движения в сторону молодого Александра, хотя, брось они свой авторитет на чашу весов, кто знает – куда бы качнулась стрелка его маятника? Но императрица не учла одного: не может народный полководец не быть близким народу по духу и нравственным критериям, а императрица здесь задумывала двойную несправедливость: в детстве, убив отца своего сына, она теперь хотела обойти его, по сути дела, отцовским наследством. Народу это было непонятно и чуждо).

Идея оправдала себя: из всего XVIII века (да и из предшествующих и последующих веков истории России) – только они двое Великие (как и Фридрих Прусский). Но если предшествующие века господства христианства не могли дать подобной титулатуры, как противоречащий идеалу христианского смирения и перечисленности народа на пастырей и стадо (Карл Великий, хоть и насаждал христианство, сам еще рудимент языческого мышления), то в дальнейшем идеалы претерпели такое изменение, что великих монархов не могло быть в принципе. Не они были повелителями умов народа, а ведь именно народ дает в конечном счете подобные отличия.

Остальные же монархи XVIII века – иное. Анне Иоанновне просто было на все наплевать. Елизавета Петровна же попыталась в силу особенности воспитания и характера вернуться к православным идеалам – отсюда малое количество войн в ее правление, их локальность для государства и, следовательно, – отсутствие культа полководцев. Культ отсутствовал как неприемлемый в силу идейных установок монархини, так и в силу своей физической невозможности, ибо благодаря этим установкам практически отсутствовала возможность развернуться военным талантам России.