— Карта есть, — задышливо, будто давясь слезами, проговорил Шематухин. — Тебя-то за каким хреном носило? Жрать небось хошь? На вот.

Он долго рылся в кармане брезентовой куртки, выгреб ладонью хлебную кашицу с розовеющим в ней ломтиком колбасы.

— Как раз то, что надо, — нервно засмеялся Аркаша. — Сил нет жевать.

Шематухин поднялся, долго смотрел на белый, окутанный паром лес, потом на Аркашу. Правда, а он-то что ходит по лесу, как неприкаянный? Внезапно он обалдело уставился на полоску неба над дальним лесом, просвеченную ярким солнцем. По этой полоске пять или шесть теней растянулись в цепочку, как бы тайком поплыли друг за дружкой в другой край неба.

— Погляди-ка, Аркаша, — шепнул Шематухин. — Журавли, что ли, полетели?

Аркаша взглянул туда, куда показывал Шематухин. Тени, чуть размытые, украдчиво, но упрямо двигались по прозрачному туману.

— Это мираж, — сказал наконец Аркаша. — Волки идут.

— В жисть бы не поверил, если б самому не довелось увидеть… Точно, волки. Красиво идут, гады! А ведь им тяжельше. Жить-то…

Накинув ремень ружья на плечо, он стал спускаться к болоту и тут рванул на себе рубаху, дыша открытым ртом, обернулся на Аркашу. Сам бог, что ли, его подослал — ведь спас, выручил. Пришедшее к нему потрясение было так сильно, что он опять жарко задохнулся. Жить-то, оказывается, страшно хочется.

— Откуда ты, братан, взялся? — опять оглянулся он. — Или выслеживал?

— Заблудился, не знал, куда идти, — объяснил Аркаша. — Услышал выстрел…

— Надо же, — сказал Шематухин, остановился и уставился в дымное разводье в облаках — волки еще шли — и вдруг клятвенно, с дрожью в голосе проговорил: — Все заново начну. Все-таки жить, братан, надо дружно. Иначе што получится, если на земле люди друг дружку перебьют? Волки и те без нас в смертной тоске рыскать будут, с нами они от скуки не умирают…

Аркаша Стрижнев, соглашаясь, кивнул и двинулся дальше. Пройдя мимо бригадира, застывшего с выражением провидца на лице, он подумал, что к человеку, как бы долго ни оставался тот свободным от мыслей об устройстве мира, рано или поздно приходит очищающее душу желание утверждать на этом свете согласие и мир между людьми.

— Да-а… — вздохнул Шематухин.

Проводив глазами тень последнего, замыкавшего цепь волка — стая, должно быть, переходила широкую просеку или поляну, — он неожиданно уразумел: может, вовсе не красный волк, а другой собрат его дорвался до «золотого» барана. Не беда, что денег на логове не оказалось. Стало быть, обнадеживал себя Шематухин, лежат в другом месте.

Небо там, где только что видна была живая картина, снова сделалось чистым и белым. Тени волков исчезли с такой же бесшумностью, с какой появились; если бы не было рядом Аркаши, пораженного увиденным не меньше, чем Шематухин, можно было подумать: нездоров, почудилось.

13

Ни Еранцев, ни Арцименев, выехавшие на двух машинах в город — за Николаем Зиновьевичем, егерем и собаками, — не знали, каким будет конец этого дня. Смутно, несмотря на то, что рано утром загадали идти на облаву, виделся и следующий день. Чтобы быть уверенным в нем, надо было разведать ночную лежку стаи и, не дав ей очухаться, запереть окладом.

Еранцева, едущего на «Жигуленке» следом за «Волгой», тянуло в сон, он часто вздрагивал, отгоняя дрему. В зевоту его кидало не только потому, что этой ночью почти не спал — каждый божий день в это время, пополудни, на него накатывала слабость, и он ничем не мог взбодрить себя, сколько ни старался. Винить было некого, сам виноват. Пожадничал, испытывая на себе «коктейли», что и сказывается даже сейчас, полтора месяца спустя.

До города доехали быстро. Еранцев прикинул, что предстоит сделать, прежде чем катить обратно: заправить машину, заехать в общагу.

Но это было не все. В нем боролись два желания. Одно подсказывало: зайди в больницу и, сказавшись кем-нибудь, ну, скажем, травматологом, занимающимся исследованием автомобильно-дорожных происшествий, среди прочих пострадавших найди девушку, на которую был совершен наезд в то утро.

И было другое желание — ничего не касаться, положиться на волю судьбы. Что уж теперь, думал он, растравлять себя, надо было сразу после разговора с Игорем пораскинуть умом, попытаться самому отгадать, что тот утаивает. Что теперь?.. Только и остается кричать на всех перекрестках, что он задавил человека. Иначе, видать, нельзя. Иначе будут раздавлены оба — Игорь и он. А все же, спрашивается, за что валятся на его голову шишки? Добро бы кому-нибудь напакостил, кого подсиживал, сживал со свету. Не было такого, не будет. За что?..

Но сильнее всяких желаний было наваждение, власть которого Еранцев чувствовал каждый раз, когда начинал сомневаться, пойти на риск или отступиться. В таких случаях — прежде это было во время опасного эксперимента — жизнь приказывала ему: побереги себя! В ответ наваждение взбудораживало и дразнило искушением: испей чашу до дна! Перебори страх, испей — познаешь!

Вот и теперь Еранцев, внутренне холодея от мысли, чем все может кончиться, тем не менее больше не противился готовности нести крест до конца. Совесть его была чиста. Он меньше всего хотел, чтобы Игорь сделался для него объектом исследования — на что способен, черт побери, человек? — это сам Игорь выставил себя напоказ, пробудив в Еранцеве непреодолимое, не поддающееся здравому рассудку состояние, когда ученый ради конечного результата идет на все.

Так что — вообще не в его характере было отбиваться — решил Еранцев помаленьку поддаваться Игорю.

С этими думами он въезжал в город. Из-за легких, с осенней желтизной деревьев уныло и темно — тут тоже прошел дождь — гляделся город. Перед шлагбаумом Еранцев поравнялся с Игорем и на вопрос, сколько времени понадобится на все дела, ответил: час. Уговорились, что встретятся тут, у шлагбаума.

Итак, сначала в общежитие. Он подъехал, взял у дежурной ключ от комнаты, отпер дверь и по застоялому запаху догадался, что с того дня, как уехал, никто не убирал.

На все — стрижку бороды, душ, переодевание — ушло полчаса. Он надел светлый, студенческой поры, пиджак, запасные, выстиранные в канун выезда джинсы. Напоследок разглядел себя в зеркальце, удовлетворенно подмигнул себе, порозовевшему и причищенному. Не понравились только глаза: глубоко в зрачках, как нерастаявшая ледышка, держалась тревога. Теперь надо принять решение: либо сейчас же ехать в больницу, либо уже навсегда выбросить эту мысль из головы.

Как лучше: ехать в больницу, побыть там, по пути заправиться, или наоборот? Нет, заупрямился он, сперва в больницу. Она неподалеку от заправочной станции, оттуда проще выехать из города.

Дальше все пошло на удивление гладко.