— Не засиживаться, товарищи стрелки! Зоревать должны в лесу. До деляны — на грузовике, далее километра три — пехом. Я мальчонку пришлю, покажет…

Встали из-за стола и профессор Арцименев с Тыриным. После ухода стариков и угнетавшего своей служебной строгостью Кудинова застолье вопреки ожиданиям не оживилось. Все, кроме Лялюшкина, весело болтавшего что-то про себя, затяжелели. Сказывалась усталость.

— Музыку! — прорвало вдруг Лялюшкина. — Не забывайте, у нас есть дамы… Потанцуем.

— Нас-то больше — сказал Шематухин.

— О-о, проблема решается очень даже просто, — улыбнулся Лялюшкин, высоко, как дирижерскую палочку, подняв столовую ложку. — Мы этих дам разыграем…

Надя, смущаясь, посмотрела на Наталью, выжидательно — что еще скажет этот очкастый? — замерла.

— Отойди-подвинься, — рассмеялась Наталья. — Пей да ешь, а насчет того, чтобы дамы тебя на плечах тащили, не рассчитывай.

— Ладно, смени пластинку! — ворчливо проговорил Нужненко.

— Знаешь, хватит! — вдруг взвился Лялюшкин. — Хватит мне в твою дуду петь!..

— Цыц! — прикрикнул Шематухин и, миролюбиво улыбаясь, жестом призвал ссорящихся к согласию.

Он опять смешно таращился на Еранцева, молча уговаривая его пересесть к Наде. Накалять обстановку он, видимо, не собирался и теперь с неожиданной преданностью заботился о Еранцеве, казалось, ушедшем куда-то далеко.

Шематухин ошибался, Еранцев все видел и слышал, правда, вполголоса и вполуха. Он думал о себе и Наде.

Что ж, не ему ее учить, как вести себя, и уж совсем не обязательно, чтобы она не отходила от него. В то же время Еранцев чувствовал, что в нем появляется что-то новое, более радостное, более будоражащее его, чем мысль о Наде. Если разобраться, те силы его, которыми Надя, где бы ни была — далеко ли, близко ли, — безраздельно владела, сейчас возвратились к нему. Он отметил: чем откровеннее Надя отвечает на все эти ухаживания, тем холоднее и спокойнее становится сердце. Да, сердце его билось все ровнее и отчужденнее, нежная плотская боль стихала, а любовь и страдание оставались, только они переиначивались — выходило, что сердце по ошибке направило свои силы не туда, куда надо, и теперь исправляется. Оно не обманулось, нет, но заблудилось, пошло не в том направлении, не тем увлеклось. Даже в хмельном тумане мысль эта звонко, пугающе выделилась в сознании. Еранцев понял, что все его существо без остатка — не по частям, а едино — торопится вернуть себя к тому, чем он жил и дышал до Нади.

Застолье после того, как Лялюшкин, обессилев, вздремнул сидя, рассыпалось, и шумели, и разговаривали теперь вразнобой.

Выпив шампанского, Надя «расслабила пружины», как она про себя определила состояние, когда все кажется приятным. Единственный человек, которому хотелось досадить чем-нибудь, был Еранцев. Обида точила ее — она сама, по своей воле приехала сюда, и не к кому-нибудь, а к нему. То, что Наталья, бегая вокруг стола, нет-нет да останавливала на Еранцеве встревоженно-жалостливый взгляд, лишний раз раззадоривало Надю. От бабьей жалости до любви — один шаг, вспоминала она бабушкины слова и с новой силой начинала поощрять Арцименева. И все же, как ни льстило ей теперешнее положение, Надя злилась. Она, незаметно оглядывая мужчин, сравнивала каждого с Еранцевым, и каждый раз результат получался не в его пользу. Ведь любой, начинала нервничать Надя, любой из них, только пожелай она, носил бы ее на руках. А он хоть бы попытался перемолвиться словом, еще лучше, приревновал бы, учинил из-за нее скандал. Нет, сидит блаженненький.

Наде было бы легче, если бы она не знала, что она красивая. К несчастью, она знала об этом, вернее, до нее знали другие — папа, мама, дяди и тети, — и она узнала от них, что родилась красивой и не дай бог, кто ее сглазит. Так было в детстве, потом, когда она подросла, было то же самое, и до окончания школы она чувствовала себя под охраной, а в иные недели-месяцы под зоркой, опротивевшей стражей. Она и теперь-то сама себе не хозяйка, но вот взяла и бросила родителей, и на тебе — в награду получила, можно сказать, оплеуху. Хоть бы он, Еранцев, Миша, захмелел и заснул за столом, и то не обидно. Нет, сидит, изображает отягощенного неземными заботами человека, и, как ни пыталась она, Надя, отвлечь его, он ноль внимания. Хоть сквозь землю провалиться, словно она такая дурнушка, что, кроме него, за ней некому больше ухаживать.

Злясь, Надя перевела взгляд на Чалымова; вот кто, не таясь, караулит каждое ее движение, говорит глазами то, что не выразишь словами. Кадя, привыкшая обходиться с подобными всезнающими, опытными мужчинами холодно, вдруг подняла свой стакан, с вызовом посмотрела на Чалымова: выпьем! Она, растравляя обиду на Еранцева, совершенно не думая о том, каким боком выйдет ей сегодняшнее заигрывание с другими, поощряла влюбленно глядевшего на нее Чалымова.

— Эй! — вдруг вмешался Лялюшкин, заметивший, как Чалымов подмигивает Наде. — Я два приема каратэ знаю. Я тебя, йога, заставлю лбом орехи колоть!

— Не возникай, Лялюшкин, — миролюбиво сказал Чалымов. Знал, горлом Лялюшкина не возьмешь.

— А ты не бойся, выходи, — раскачался Лялюшкин. — А ты куда смотришь, Еранцев? Это черт знает что!..

— Это я предложила выпить, — с запоздалым раскаянием сказала Надя. — Что тут плохого?.. Неприлично же одной пить…

За пустячным переполохом никто не обратил внимания на Шематухина, который встал из-за стола и, сильно озаботясь, ушел куда-то.

Спустя какое-то время со двора донесся стукоток мотоциклетного двигателя, потом все утихло.

Постепенно утихало и застолье. Только Лялюшкин, спешно озираясь, искал, с кем бы чокнуться стаканами.

— Еранцев, давай за тебя, — сказал он. — Ты мне нравишься. Я тебя в обиду не дам.

Еранцев отмолчался, чтобы успокоить донимавшего его Лялюшкина, поднял стакан.

Пить уже не хотелось, и он обрадованно повернулся к незнакомому мужчине — тот нерешительно замер у двери.

— Иди сюда, не бойся! — позвал его Лялюшкин. — Иди, друг, держи по случаю завершения…

Человек подошел и, переведя дух, спросил:

— Не знаете, куда Шематухин, бригадир ваш, поехал?

— Понятия не имею, — сказал Лялюшкин.

Еранцев спохватился гадать, куда и зачем мог отправиться Шематухин, из этого ничего не получилось.

— Подождите, вернется скоро, — сказал он.

— Ты что, трезвенник, что ли? — не отступался Лялюшкин.

Человек наконец смущенно взял протянутый стакан.

— Ну, коли так… Будем знакомы. Фонин, зоотехник… Обмываете, значит, а я боялся, что Шематухин деньги не довезет. Мы с ним здорово дербалызнули.

— Какие деньги? — меж тем уловил Лялюшкин.

— Обыкновенные. Ваши, коллективные, — улыбаясь, сказал Фонин. — У нас так быстро. Сделал дело — получай…

— Давайте лучше выпьем за знакомство! — торопливо предложил Еранцев.

— Нет уж, нет уж! — возразил Лялюшкин. — Давайте сначала разберемся!.. Деньги, говорите, получил?

— Да, — по-прежнему радостно подтвердил Фонин. — При мне… Целую сумку!

— Олухи мы с вами,